Лорд Мередитт сел в некогда для Финдли принесенное на борт кресло. Капитан, лейтенант и прочие расположились по обе руки от него, прислонившись к переборкам, а сержант Койн - между бимсов, чтобы иметь возможность не горбиться. Никто поводу собрания не выказывал радости, только сержант сиял улыбкой. Ближе всех к выходу стоял доктор Пенн. Он смотрел на качающиеся под потолком фонари, и их колебания не то помогали ему бороться с тошнотой, не то усугубляли ее.
- Вчера ночью в «Совиной мельнице» произошло убийство! - объявил Мередитт с большим воодушевлением в голосе. – Вы должны знать об этом. И, поскольку я всем вам доверяю, вы будете знать об этом в мельчайших подробностях. Убитый, некто Лоренц — лицо sine nobile, и я не мог очутиться в орбите судьбы несчастного, если бы в его последнюю минуту с ним рядом не оказался…
- Не стоит благодарности, - отозвался из дальнего угла Пенн.
- Совершенно верно! Потому что я бы определенно упустил немалую выгоду, если бы читать дальшес ним рядом не оказался Койн!
Сержант бросил быстрые взгляды на капитана и лейтенанта, но те в его сторону не смотрели.
– Я пролью свет на некоторые события того вечера. – продолжил Мередитт. - Как все вы (кроме дока) помните, вчера я отпустил команду на берег с инструкцией останавливаться всем в одной гостинице. Я был удивительно прав, делая такое уточнение. Потому что иначе Пайк не обратил бы внимания, что наступила полночь, а доктора все нет, и не уговорил бы Койна…
- Однажды, - перебил его Пайк. - мне уже пришлось выслушивать претензии от капитана по поводу того, что Пенн напился и потерялся, я всего лишь не хотел вторично…
- Лейтенант, – повысил голос Мередитт.
- Прошу прощения. Всего лишь хотел объяснить свое поведение, чтобы не создалось ложного впечатления, будто я беспокоюсь о Пенне.
- Больше никто не хочет вставить слово? - оскалился Мередитт. – Тогда продолжим. Койн начал обходить все кабаки в городе и оказался в «Совиной мельнице», где ему не открыли. Но наш сержант проявил недюжинную проницательность, заключив, что дело нечисто…
Действительно, накануне вечером Койн оказался у дверей «Совиной мельницы». В доме не горело ни одно окно, и если бы Койн заметил переброшенную через перила моста ко фронтону лестницу, он бы с первой минуты заподозрил неладное. Однако он насторожился только в тот момент, когда обошел здание вокруг и увидел хозяина, спешно запирающего дверь черного хода. При виде незнакомого здоровяка владелец гостиницы попятился, обернулся и, как был в домашних туфлях и в фартуке, прыгнул в реку. Он так испугался за свою жизнь, что с небывалым искусством, не потревожив речную поверхность, проплыл под водой до самого моста и вынырнул под ним, полностью невидимый в черной тени. Сколько бы Койн ни наставлял пистолет на волны и не требовал страшным голосом показаться и объяснить причины своего поведения, ответом ему была тишина.
К счастью, ключ остался в замочной скважине. Койне шил воспользоваться этим и беспрепятственно вошел в гостиницу. С порога он громко назвал себя и потребовал отвечать, есть ли кто живой. Вопрос пришлось повторить трижды, прежде чем в ответ послышалось нечленораздельное мычание откуда-то из подпола. Сержант долго ходил и спотыкался в темноте, не в силах понять планировку комнат, пока в это же самое время отряд солдат числом около двадцати двигался от крепости к тому же злополучному мосту возле «Совиной мельницы». Солдаты бежали трусцой, а позади них шагом ехал всадник в глубоком капюшоне.
Долго ли, коротко ли, но Койн отыскал огарок, сумел выбить искру на фитиль и раздуть его, благодаря чему нашел вход в подвал. Посветив с лестницы, он увидел одного мертвеца, развалившегося у стены, другого, который перед смертью пытался подтянуть ноги к подбородку, и разглядел руку в знакомом длинном кружевном манжете. Сержант с предосторожностями спустился ниже: в одной руке свечка, в другой – палаш, ибо мало ли, а от испуга чуть не разрубил потолочную балку, когда на пламя огарка напал целиком сумасшедший мотылек. Больше в подвале бояться было некого. Койна ожидали два покойника: один – умерший от размозжения головы, другой – от ножа в брюхе; единственным живым был доктор Пенн, который сидел на полу в алкогольной прострации, время от времени проводил рукой по спине зарезанного и бормотал «ничо, скоро пройдет».
- Элб, я тебя ищу. – сказал сержант в манере, в какой это сказал бы Литтл-Майджес. В присутствии посторонних Койн говорил с доком менее фамильярно. – А ты тут, в кровище сидишь… Не ты ли их прикончил? Не обращай внимания, шучу. Ну-ка поднимайся и пойдем отсюда. Нет, погоди, надо взглянуть, что при них есть, - и принялся ощупывать у одного карманы, ничуть не смущаясь его разъехавшихся в стороны глаз.
Док вяло протестовал, но когда Койн не нашел ничего достойного внимания при первом покойнике и принялся переворачивать труп Лоренца, схватил мародера за рукав и внятно произнес «оставь его в покое».
- Тут что-то есть! – весело отозвался Койн.
Тесак, пройдя через одежду в подреберье убитого, пригвоздил к его голому (и очень холодному теперь) боку небольшую кожаную папку. Чтобы освободить ее, Койн выдернул орудие убийства и бросил здесь же. Золотую пряжку плаща он заметил, но не тронул, так как вещь броская. Папку отер чужой полой и принялся прощупывать. Внутри точно находились монеты, скрипела под пальцами бумага. «Это не наше», - пытался сказать ему Пенн.
Тем временем солдаты бежали по мосту, за их спинами начинало светлеть небо.
Койн прихватил папочку, взвалил дока на закорки и вышел на улицу. В то время как два десятка солдат вынуждены были, спустившись с моста, пробежать кривым проулком, чтобы вернуться к «Совиной мельнице», Койн юркнул под мост и поднялся на него с противоположной стороны, не замеченный никем, кроме человека с плоским, неевропейским лицом, который сидел на берегу. Его рук не было видно в зарослях осоки – разделывал он только что пойманную рыбу или делал что-либо иное, никто не мог сказать. Неизвестный свидетель того, как сержант с пыхтением поднимает неожиданно тяжелого дока по ступеням на мост, сидел весь в тени прибрежной опоры и провожал Койна взглядом. На плоском лице играла бессмысленная сардоническая ухмылка; одна бровь выше другой, широкие приплюснутые губы сложены уголками вверх; бывают лица, наделенные вечной усмешкой. Неизвестный варвар склонил голову, прислушиваясь, в какую сторону протопал над его головой Койн, затем привстал, отошел на пару шагов к чистой воде, вымыл руки, поднялся и скорым шагом двинулся по направлению к гавани. Через несколько минут, когда ни его, ни Койна, ни солдат поблизости уже не было, течение вынесло из водных зарослей и повлекло по направлению к морю тело человека в фартуке.
- Это, - Мередитт поднял над головой перевязанную грязной лентой папку формата in octavo. – стоит денег, которые получает Койн за службу. Изучив добытые им материалы и допросив, увы, мало на что пригодного Пенна, я в целом восстановил картину событий вчерашнего вечера. Слушайте внимательно, вам будет полезно знать, что там произошло. Убитый и оставшееся неизвестным третье лицо назначили встречу в «Совиной мельнице», чтобы заключить обоюдовыгодную сделку. Третье лицо было готово внести большие деньги за сведения, которыми владел убитый. Убитый же, еще не будучи таковым, намеревался предоставить доказательства истинности своих слов – некий ценный предмет. На эту ценность покусился держатель «Совиной мельницы». У него был сообщник, которого хитрый сукин сын прикончил, как только тот помог ему справиться с Лоренцем, после чего коварный держатель притона исчез с этим ценным предметом. Недальновидный торгаш! Черт с ним, у нас в руках есть нечто более важное. – Мередитт достал из папки вчетверо сложенный листок, развернул его и продемонстрировал всем. – Вы видите, это карта. Карта без словесных пояснений, только береговые очертания. В центре – некий треугольник. Иному человеку эти очертания не сказали бы ничего, но я, применив обширные познания в определенных областях, а также способность обобщать и расчленять, установил, что обозначено этой пирамидой. Это Золотая Гора – та самая, которую тщетно искали принц Руперт и адмирал Холмс. А ценный предмет, ставший причиной гибели Лоренца, есть не что иное, как камни с этой горы, то есть слитки чистого самородного золота.
- Поймать бы негодяя и посмотреть на эти слитки, - заметил Литтл-Майджес. Он прекрасно понимал, к чему приведет сегодняшнее собрание: к тому, что всем придется бросить не пропитое обратно в карманы и собираться в самую гущу экваториальных штилей, к малярийному берегу Слоновой Кости. Не один Мередитт слышал о Золотой Горе в Африке. Молва помещала скалу из чистого аурума в самое сердце непроходимых болот между экватором и тропиком рака, в верховья вязкой и зловонной реки, даже устья которой еще никто не отыскивал. Зная все это, капитан желал намекнуть, что одна только карта была бы слишком малым основанием для того, чтобы пуститься в путь.
- Мы не можем ждать, когда его поймают, - мотнул головой Мередитт. – Мы уходим из гавани сегодня. В крайнем случае – завтра. Можете отдавать распоряжения, капитан.
Сэр Юэн встал и твердым шагом направился к выходу. Неожиданно его схватил за локоть доктор Пенн. Мередитт поднял брови.
- Что такое? Разве ты не рассказал уже больше, чем мог?
Доктор Пенн поморщился от слишком громкого звука голоса и постарался ответить настолько твердо, насколько сумел:
- Никакой золотой горы нет. Я могу доказать это. Ее действительно нет.
Мередитт наклонился к нему и почти ласково сказал:
- Кто, по-твоему, чего-то стоит – Холмс или ты?
Корвет «Память герцога Мальборо» впервые готовился к переходу длиннее одного месяца, и впервые вести подготовку было велено в столь сжатые сроки. Бочки с водой на борт закатывали по двум доскам. Через грота-рей перебросили конец. С его помощью с пристани на корвет сгружали телка. Трое Джеков на палубе уже из последних сил удерживали конец, пока сержант Койн пытался сообразить, как опустить скотину на палубу. Рев раздавался до самого Пенли-пойнт. По двум доскам для бочек с пристани на борт и обратно носился Мередитт и подгонял работающих. Пайк стоял на шканцах со складским листом и фиксировал, что погружено, а что в спешке уронили за борт.
Доктор Пенн сидел на полубаке, на свернутом бухтой канате. Телку все-таки сломали ногу, и теперь рев стоял нестерпимый. Капитан Литтл-Майджес прошел мимо, поостерегшись ругать Койна, когда Мередитт поблизости, так что молча прошел к доку и сел рядом.
- Похож на покойника Финдли, - сказал Пенн и кивнул на бычка.
- Угу, - ответил кэп.
- Такой же губошлеп.
Некоторое время оба молчали.
- Что не так? – спросил Пенн.
Пытавшийся изображать спокойствие кэп взорвался.
- Ты не замечаешь, что не так? Какого черта ты его разозлил? – Литтл-Майджес указал глазами на Мередитта, который, возвышаясь над всеми матросами, через брань рассказывал им, как правильно носить тюки. – Мало тебе того, что он на корабле. Ситуация уже хуже не куда. Так он теперь еще и в бешенстве! И как это только у тебя получается!
- Я знаю, что мы идем в никуда. И я должен был промолчать?
- Вот удивил. Я знаю то же самое!
Они помолчали еще немного.
- К тому же ты не прав, и справедливо он тебя окоротил! – прибавил кэп.
- Разумеется, - сухо ответил док.
Литтл-Майджес заерзал. Ему стало неуютно и уже хотелось мириться.
- Если на свете есть золото, почему нельзя быть целиком золотой горе? – спросил он уже не столько раздраженно, сколько весело.
- Потому что, - вывернув шею, Пенн стал смотреть на выход их бухты, в открытый горизонт. – Потому же, почему есть на свете справедливость, но нет целиком справедливого государства.
Одновременно с корветом в Коусэнд Бэй к отплытию готовилась шхуна «Рид». Что бы о ней ни говорили, это был прекрасный корабль. Корпус, обитый ниже ватерлинии медным листом, защищал обшивку от морского червя. Двенадцатифунтовые пушки (по три с бортов и две на корме) имели удлиненное тело, благодаря чему били дальше. У каждой стоял ящик с приданным – книппелями. Две чугунные чурки, соединенные цепью – вот что такое книппель. Вылетая из жерла, эта сукина дочь бешено вращается вокруг собственной оси, разрывая такелаж и разбивая в занозы рангоут, когда ядро всего лишь делает в парусе одну дыру, которую можно залатать за два часа. Ядро пролетает над спиной прильнувшего к палубе солдатика, делает пролом в фальшборте и шлепается в море. Летящий по той же траектории книппель выворачивает бедняге позвоночник и оставляет на бортах шмотки легких. Книппель стоит своих денег.
Толстый лысый капитан Никлас Файбер прогуливался по палубе, вполглаза наблюдая за погрузкой оружия и сухарей, а время от времени доставал из-за обшлага подзорную трубу и наводил ее на «Память герцога Мальборо». На два шага позади, почтительно сложив руки, за ним ходил старший помощник. В его одежде было не по чину много позолоченного галуна: слабость примерившего европейское платье человека иного происхождения. На его плоском лице играла ни к кому не обращенная язвительная усмешка.
На жаровне в капитанской каюте «Рида» лежал черный комок – дотла сгоревшая бумага, которую смяли, прежде чем поджечь. Рядом на капитанском бюро - распечатанный пакет. Если сопоставить две половинки разломленного сургуча, можно было получить печать Джеймса Стюарта.
Антоний ван Борссом. Освещенная луной река