Последняя история о Лу Гару

[f-penn]

Доктор Пенн поднял голову от своего рисунка и улыбнулся. Он не видел перед собой монстра. Вошедший походил на человека, и, будь он человеком, его внешность назвали бы благородной, а гладкость его лица говорил бы о юности. Со времен прошлой встречи доктор помнил его имя — Доор — и то, с каким вниманием к его мнению относились соплеменники. Юноша обещал стать богатырем, когда возмужает. Осанка, развитый верхний плечевой пояс и видимая мускулатура говорили о любви к гимнастическим упражнениям, не об изнуряющем труде. Длинные руки, ноги, пальцы, коротко обрезанные кудри, блестящие выпуклые глаза, приплюснутый нос, выступающие вперед челюсти роднили его с уроженцами Африки, острые скулы и складка над веком — с жителями Азии, полупрозрачная кожа — с людьми белого христианского мира. Однако уподоблять его человеку было ошибкой.
- Доброй ночи, Лу Гару, - сказал Пенн.
- Доброй ночи, негодяй, посоветовавший нам воспользоваться транспортом на ветряном ходу. – Доор засмеялся (это было похоже на утробное урчание) и погрозил пальцем. – Ты пытался нас убить? Никогда не приходилось перемещаться в пространстве менее удобным способом.
Пенн поднял брови.
- Не советовал ничего, чем бы не пользовался сам.
- Бедняга! Худшего наказания не придумать. - Доор растянул губы, показывая, что обвиняет не всерьез. - Отвратительные доски. Грязь, вонь как в зверинце. Как можно быть мыслящим существом и жить в таких условиях? Были и хорошие стороны: мы наелись до отвала, но скоро началось такое, что лучше бы голодали. Это случилось, когда мы спали. Мы проснулись от жара. Вокруг нас все разваливалось. Открылись дыры в стенах, в потолке, и отовсюду на нас лился свет. Мы разбегались и прятались. - Лу Гару вытянул руки, растопырил пальцы, разглядывая бледную полупрозрачную кожу и фиолетовые жилки. - Посмотри, тут были ожоги, до сих пор видно.
Доктор теребил карандаш и смотрел мимо, перед его глазами одна за другой проходили картины — все части драмы, разыгравшейся на «Перчаточнице». Ничего не подозревая, капитан велит бросить якорь в бухте острова, и по лунной дорожке к высокому, неприступному, обшитому встык борту плывут куски топляка и старых разбитых досок, как будто безобидный мусор. Но в тени корабля от плывунов отделяются полупрозрачные фигуры и лезут по якорным канатам, по выступам вверх, проникают в оставленные настежь ради душной ночи порты, и все затихает как сновидение. Ничего не подозревая, утром капитан велит сниматься с якоря. День проходит в будничных заботах, солнце садится, и, когда все заполняет чуть подслащенная светом месяца темнота, над палубой разносится полный удивления крик.
- ...Вот шрам. - Доор показывал на пальцы левой руки. - Меня толкнули, я схватился за стену, а тут окно как разинулось еще шире, и мне прямыми солнечными лучами по руке! Больно - как дверью прищемить.
Пенн смотрел в сторону, беззвучно шевеля губами. Он представлял, как утром на верхней палубе «Перчаточницы» собрался весь экипаж — все оставшиеся в живых, не искалеченные и не сошедшие с ума от страха. Старые моряки с глубокими, белыми внутри морщинами на кирпично-красных лицах почувствовали себя в шаткой безопасности. Глядя на то, как занимается погожий день, они поняли, что отличает их от необыкновенно могущественных ночных гостей. Матросы, цепляясь за выступающие доски обшивки, полезли раздраивать люки снаружи, чтобы не спускаться во внушающие ужас нижние деки. С палубных люков наверху и на гондеке отдирали решетки, чтобы солнце днем прямыми лучам осветило трюм.
Вспоминая, Лу Гару морщил фарфоровый лоб.
- Мы решили обезопасить себя от повторения кошмара, и на следующую ночь...
- ...загнали людей в кормовую часть трюма и заперли там, - договорил за него Пенн.
- Чтобы они не разбегались днем и больше ничего не ломали!
- Я побывал там после того, как корабль прибило к берегу, я заходил в ваш трюм. Отвратительное зрелище. Разве вы забыли, что люди, даже те, которых вы не можете отличить от животных, обладают мышлением, речью, памятью, способностью создавать произведения искусства, наслаждаться ими...
Доор прервал его.
- Мы отошли от этой концепции. Грустно причинять боль мыслящему существу, как человеку, так и животному. Однако изучение людей, с которыми мы столкнулись, показало нам, что от животных они отличаются в худшую сторону. Поэтому мы отказались от употребления в пищу всех мясных существ кроме человека.
Пенн уронил карандашик.
- Люди — монструозные существа, враждебные всему живому. Я в пять минут докажу вам это. - Юноша взял книгу из стопки на бюро. Док наклонил голову и сощурился, чтобы прочитать заголовок, но ничего не получилось: обложка пошла пятнами от влаги.
- «На острове в изобилии водятся дикие козы, - начал с выражением читать Доор, - ...козлята и кабаны, не говоря уже о прочих четвероногих животных. Есть здесь также куропатки, дикие куры, голуби и много видов больших и малых птиц. Как животные, так и птицы легко даются в руки, поскольку не имеют страха перед человеком. Таким образом, их постоянно ловят и убивают и затем солят солью, отложения которой образуются волнами моря в естественных пещерах в различных частях острова. Так их мясо хранится для моряков, которые высаживаются там». - Он захлопнул книгу. - Кто это писал? Садист? Душевнобольной? Почему его издают? - казалось, на глаза юноши вот-вот навернутся слезы. - Как можно убить, расчленить и съесть существо, которое тебе доверяет?
Пенн не нашелся, что возразить, а его собеседник положил книгу на место, вытащил из-под пресс-папье сложенный лист бумаги — вероятно, письмо - и продолжил:
- Еще пример. Целиком зачитывать не буду, только самое интересное. «...Был допрошен и повешен». Допрошен и повешен! Каково!
Док неопределенно пожал плечами. Раздраженный его непонятливостью, Доор закричал:
- Нельзя убивать того, с кем разговаривал!
- Это для меня новость. Но — обнадеживающая, - пробормотал Пенн.
Тогда его поразила мысль, что гость — не тот, кем показался ему изначально. Созерцая лишенную грубости и в то же время мужественную внешность собеседника и основываясь на жизненном опыте, док делал вывод, что перед ним — юноша, но теперь его глаза открылись. Существо, каким бы ни была его природа, являлось не самцом-подростком, а зрелой самкой. Лу Гару была высокой, поджарой и мускулистой женщиной с низким голосом, лишенной нормальных свойств своего пола — умения отводить глаза, уступать, сумасбродничать, плакать и посмеиваться. Пенн очень редко встречал женщин, и все встреченные в той или иной мере обладали перечисленными талантами. Кроме того, все они без изъятия, включая старую сварливую сестру лорда Мередитта, вызывали в нем вожделение. При появлении любой женщины Пенн чувствовал влечение с неизбежностью, близкой к ответу исправного заводного механизма на поворот ключа. Сейчас же он испытывал пеструю гамму чувств, от страха и отвращения до восторженного любопытства, но зову пола места не осталось.
- Хочешь сказать, ты чего-то опасался? - Лу Гару сморщила нос. - Посмотри на себя! Последнее, что ты можешь вызвать — это аппетит. - Она помолчала и прибавила: - Нет, предпоследнее. Кроме того — после первой встречи мы обсуждали твою персону, у нас было достаточно времени, и мы пришли к одинаковым выводам: ты неким образом связан с нашим несчастьем.
- В чем состоит ваше несчастье? - набрался смелости док. - Вы — порождения преисподней, существа иной природы, нежели мы, люди, пашущие землю. Вы явились из своей геенны, потому что земля людей для вас — как охотничьи угодья. Вы утолите голод и уберетесь восвояси, когда пожелаете.
Лу Гару не обиделась.
- Мы ни минуты не остались бы, если бы могли, - сказала она просто. - Я расскажу, как мы сюда попали. - И тут же перебила саму себя, впала в ярость. - В том, что здесь вместе со всеми нахожусь и я, виноват твой друг Мелльх! Неповоротливая задница! - глаза Лу Гару побелели от гнева, но тут же погасли. - Я расскажу, как мы сюда попали, но не знаю, как лучше объяснить. Ты знаешь, что такое банк? Представь, что пришел в банк.
- Что бы я стал там делать? Я беден как церковная мышь.
Лу Гару посмотрела на него без понимания, но не стала спорить.
- Ладно, вообрази себя в любом публичном месте. Вокруг тебя общество, все безопасно и обыденно. Ты скучаешь в очереди. Тебе нужно было зайти на минутку и пойти дальше, у тебя куча планов на день, на тебе неудобная обувь, ты не думаешь о плохом, разве что ненавидишь того, кто собрал очередь. Это был Мелльх - он делал все медленно! Чудовищно медленно! Мне хотелось свернуть ему шею! Наконец, он отпустил последнего клиента передо мной, извинился и сказал, что ему нужно отойти на семь минут. Паршивец. Я ему сразу сказала: закончи со мной и уходи хоть навсегда. Хоть вешайся в своем туалете для персонала! А он, скотина, бровью не повел — закрыл окно и вышел. Ладно бы он спас этим свою шкуру — но ведь как раз перед тем, как все произошло, он вернулся! Ни себе, ни другим. Потом произошло нападение. Всех положили лицом в пол, затем подняли и вывели на улицу.
- Кто на вас напал? - спросил док.
- Они не были похожи ни на что. - Взгляд Лу Гару снова стал рассеянным, она опять вспоминала и хмурилась. - Ни на что.
- Ни на людей, ни на животных?
- Нет, разве что на неодушевленные предметы. Можешь представить себе доспехи?
- Могу попытаться.
- Тогда представь себе доспехи, внутри которых горит огонь, но больше ничего нет. Его был видно сквозь стекло шлема. Пустой шлем, освещенный изнутри. Когда меня выводили на улицу, я улучила момент и ударила того, кто меня вел, карандашом в шею. Или туда, где у него могла быть шея, между шлемом и бронежилетом. Я знала, что у меня одна попытка и, если промахнусь, он мне, наверное, на месте оторвет голову. Знаешь, что получилось? У меня в руках остался обугленный огрызок, а он даже не вздрогнул. Нас доставили сюда силой и бросили одних, хотя иногда мне кажется, что они продолжают наблюдать за нами. - Лу Гару перегнулась через стол. - Нам до смерти надоело трогать грязные туши! Мне до сих пор приходится преодолевать себя, чтобы добраться до чьей-то сонной артерии. Я врагу не пожелаю всю жизнь жрать еду со вкусом немытого тела. Мы хотим домой, к нашим белковым коктейлям и витаминным смуси, мы хотим домой!
- Хотел бы я хотеть вернуться домой, - ответил Пенн.
- Нет, - Лу Гару подняла палец так близко от его лица, будто хотела приложить к его губам, - не стоит хотеть попасть в настолько отвратительные условия. Я думаю, это эксперимент, - тут же перешла к другой мысли она. - Над нами поставили эксперимент, это единственное разумное объяснение. Мы бесцельно мечемся по вашему тесному и неблагоустроенному миру, вряд ли кому-то это приносит материальную выгоду.
Некоторое время Пенн хмурился, внимательно перебирал нитки по краям прорехи в манжете и, наконец, спросил:
- Понесли большие потери?
- Что? - слегка агрессивно переспросила Лу Гару, но затем, подумав над словом «потери», кивнула. - Большие. У всех ожоги, у меня отслоились два ногтя.
Теперь док не сразу понял ее слова, но повеселел, когда проник в их смысл.
- Тогда я догадываюсь, что поможет вам вернуться. Можно последний вопрос? Если вам так тягостно на солнце, где вы прячетесь днем?
- Здесь внизу есть отличный подвал.
Ла Гару кивком пригласила следовать за ней. Когда она отвернулась, Пенн покосился на кровать, где должен был лежать Койн. Его сапоги по-прежнему торчали наружу: следовательно, пока док разговаривал с гостьей, питательного сержанта никто не вытащил через окно. Док надеялся, что у него хватит мужества не подавать признаков жизни, пока не рассветет.
Спустившись на берег реки, Пенн сощурился от почти яркого света — не иначе, сами Лу Гару испускали мягкое холодное мерцание. Большеголовые худые гибкие существа идеально подходили к неземному ландшафту глянцевитых листьев и огромных злаков. Как странные боги странного Олимпа, они, казалось, чувствовали себя здесь вольготно — прогуливались, беседовали, резвились в воде, качались на ветвях. У берега двое по очереди склонялись над телом смуглого полуодетого человека: каждый припадал к его шее, делал несколько глотков и уступал другому, смеясь и вытирая губы. Невинные изверги. Увидев Пенна, все потянулись к нему, и те двое оставили в покое тело на мелководье. В их общем движении, хотя оно и могло напугать, не было ничего угрожающего, они улыбались, как дети, заметившие новую яркую вещь. Они очень хотели посмотреть поближе и обещали ничего не сломать. Док старался держаться спокойно и не пятиться от них, но ему сделалось по-настоящему страшно, когда он увидел, как к нему, мягко отстраняя других, пробирается старый знакомый. Мелльх похудел и пожелтел. Его мелкие кошачьи резцы стерлись — пытался есть человеческую пищу? Он протянул к доку высохшие руки, схватил его и прижал к себе. «Конец мне», - подумал Пенн. Однако Мельхиор положил голову ему на плечо и расплакался. Док остался стоять, уронив руки, а когда в замешательстве поднял голову к небу, внезапно увидел все вокруг совершенно другим. Четверодневный месяц светил не хуже солнца на широтах Ньюкасла, небо выглядело светлым, как днем, и глубоким, как ночью. На вершине короткой мохнатой пальмы раскачивался справа налево молодой гиббон, но док не видел его, он видел замкнутый сам в себе фонтан мерцающей крови с толстым пульсирующим ошметком посередине.
- Наша последняя встреча, - быстро заговорил Пенн чужим голосом — его охватила волна страха и во рту пересохло, - закончилась таким образом, что на твоем месте я бы желал перегрызть мне горло.
Мелльх на минуту отстранился, чтобы посмотреть на дока, воссоздавая искаженный бесконечными воспоминаниями образ.
- Зачем? - спросил он. Его голос высох так же, как он сам, и был едва слышен. - Ты поступил верно. Откуда тебе было знать, что я не такой же, как они? - опасаясь, что Доор прервет его, он заговорил быстрее. - Я не должен был просить, никто из нас не достоин твоего доверия.
Пенн заморгал и задышал — вокруг снова было темно, а на пальме сидел почти невидимый зверь, покрытый мясом, кожей и мехом. В это время Мелльх хватал его за руки и тараторил, что на корабле голод терзал его одновременно со стыдом перед всеми мыслящими существами, чью жизнь он успел пресечь, и о тысяче голосов, которые слышал отовсюду.
- Откуда тысячи? На «Перчаточнице» было всего человек триста, - пытался возражать док.
- Я слышал их всех — людей на двух ногах с теплой кровью, людей на четырех ногах с горячей кровью, хвостатых людей величиной с ладонь. Все умоляли нас проявить милосердие, мы же только смеялись.
Одновременно все другие Лу Гару, высокие и среднего роста, кудрявые и с гладкими головами, потянулись к доку руками, требуя его внимания: «Не слушай его, наш Мелльх — придурок. Посмотри на нас, поговори с нами!» - причем сказанные слова не вполне совпадали с движением их ртов. Доор хлопнула в ладоши, собирая всех вокруг себя.
- Кто планирует попасть домой — подходим!
Из зарослей посыпались опоздавшие — никто не хотел оставаться среди людей.
- Ты вернешь нас домой?
Мелльх снова вцепился в руку Пенна, поднес ее к своим клыкам и поцеловал.
- Да, - ответил док, не слишком веря в собственное «да», - я примерно представляю, что нужно сделать. Но без твоей помощи ничего не получится. - Пенн схватил Мельхиора за шиворот, пригнул его голову к своей как можно ближе и зашептал: - Помнишь, ты давал мне флакон с лекарством? - на каждый вопрос Мелльх отвечал «да» и быстро кивал, каждый кивок доктор чувствовал собственным лбом. - Я знаю, у тебя это было последнее. У других есть такие же? Мне нужен еще хотя бы один. Ты можешь достать? Прямо сейчас? Он мне очень нужен, достань, пожалуйста.
Мельхиор еще раз прижался щекой к его щеке и выскользнул из его рук. Доктор Пенн остался один на один с толпой — их было ровно двенадцать, все собрались на поляне перед домом и все ждали. Доор тоже повернулась к доку, и он почувствовал себя обязанным говорить. Изо всех сил напрягая от природы тихий и изувеченный табаком и алкоголем голос, Пенн начал:
- Вы знаете меня, - сказал он, и в этот момент один взгляд на слушателей вызвал в нем страх куда больший, чем все минуты паники, которые он уже пережил за ночь. Лу Гару слушали очень внимательно и смотрели очень серьезно. Их лица, гладкие, без следов возраста, происхождения, пережитых испытаний, гнева и жестокости, были безмятежны и мудры, как лица святых или морды животных. Они казались всезнающими, и доктор Пенн испугался, что они в самом деле знают его лучше, чем он мог предполагать, а испугался — оттого, что их, существ неизвестной ему природы, намеревался одурачить, без ненависти и без выгоды для себя, а из-за одного только страха. Он чуть не умер на месте от мысли, что все задуманное им заранее известно каждому в толпе, и лишь он закончит говорить - каждый сделает шаг вперед, и вместе они расправятся с ним так же молча и не меняясь в лице. Однако отступать было некуда. - Вы знаете меня, - сглотнув, продолжил Пенн. - Я живу среди людей, которых вы едите, и я мог бы жить среди вас. Моя натура — смешанной природы, сродни и вашей, и человеческой. Но не только. - Тут голос Пенна сорвался, он ступал на зыбкую почву. - Я вижу также тех, кто послал вас сюда. Они все еще здесь, с вами, хотя вы их не видите. - Пенну потребовалось перевести дух — так его выбила из колеи собственная ложь, но лица слушающих были по-прежнему безмятежно-внимательны, и он продолжил. - Вы совершенно не приспособлены для нашего мира. Вы должны были погибнуть от голода и солнца в первую неделю! Но те, кто послал вас сюда, заботятся, чтобы этого не случилось. Они вас охраняют как тюремщики. А напасть на тюремщика можно, если заставить его открыть дверь. - Пенн снова глубоко вдохнул и выдохнул. - То, что я сделаю, заставит их открыть дверь. Но наше предприятие завершится успехом, только если вы будете верить мне и не будете препятствовать.
Доктор Пенн замолчал. Его слушатели также хранили молчание. «В крайнем случае, я могу попытаться убежать», - сказал себе док.
- Если ты ждешь разрешения, вот оно: делай! - потеряла терпение Доор.
- Хорошо, - сказал док. - Еще несколько минут.
Он велел показать ему место, которым Лу Гару порешили пользоваться как дневным убежищем. Оказалось, падре выкопал прямо под домом ледник, надежно защищенный от солнца. Новые владельцы поляны свили там гнездо: натаскали папоротника, мха и другой зеленой каши. Из ямы исходил душный и свежий запах озона и мокрой мятой травы. Когда занималось утро, Лу Гару укладывались на дно ямы всей толпой, сплетались, сворачивались, обнимали друг друга своими длинными мерцающими руками и ногами и дневали до вечерней зари. Сейчас они собрались вокруг своего пристанища и ждали, что им скажет Пенн.
- Подождите, я кое-что принесу.
Док поднялся в дом, бросил взгляд на Койна — его сапоги по-прежнему торчали из-под полога кровати — и выкатил на середину комнаты бочонок с порохом. Четыре таких же стояли в углу.
Тяжело было бы сказать, сколько оставалось до рассвета: часов падре не держал, а утро в низких широтах приходило внезапно, будто солнце выкидывали на небо ударом ракетки. Пенн взвалил бочонок на плечо и с ним спустился в ледник, куда пригласил спускаться и всех прочих.
- Теперь уже скоро, - подбодрил он. Когда же собирался вылезать, его за руку взял Мелльх и сунул в ладонь холодный стеклянный пузырек. Пенн замер и опустился на мятые листья рядом с ним. - Пожалуй, есть еще немного времени. Наверное, мы больше не увидимся. - Все слушали его внимательно. - Не знаю, чем хорош ваш дом, что вы хотите туда вернуться, но я, если бы мог, отправился с вами. Для меня незнакомое зло лучше известного.
- Не хочу показаться невежливой, но нам всем есть, с чем сравнивать. И мы выбираем — домой, - ответила за всех Доор. - Я могу назвать тысячу причин, и любая будет главной.
- У вас почти неограниченная власть на людьми. Кто отказывается от нее?
- Ты это называешь властью? Добро бы люди различались на вкус — банановые, сливочные или хотя бы с запахом клевера. В каждом — одна и та же кислятина.


Тогда Лу Гару заговорили все разом. Каждый спешил рассказать, почему именно он страстно хочет попасть домой. В общем галдеже Пенн понимал только отдельные слова — бассейн, заканчивается сезон, покупки, жрать-жрать, неоплаченный, они скучают, подстричь ногти, мои комнатные растения, мне больно. Мельхиор же произнес отчетливее всех: «Это так хорошо, что мне не верится». От его слов док покраснел и опустил голову.
Когда доктор Пенн выбрался из подпола, снаружи уже наступило утро, яркий солнечный день. В домике священника Койна не оказалось. Прятаться ему было бы негде, и док справедливо предположил, что сержант спасся бегством. Оставалось забрать все полезные вещи — два заряженных пистолета (падре запас немало другого оружия, которым пришлось пренебречь) и свой чемоданчик врачебных инструментов. В углу оставалось четыре двухгаллоновые бочки пороха. Одну Пенн оставил в доме, одну привязал к лестнице и две приткнул рядом со входом в ледник. От стоящих на земле бочек к берегу реки он просыпал пороховую дорожку и сизыми от пороха пальцами стал набивать трубку.
Док не сомневался, что исполнит задуманное, и прилег покурить не для раздумий о его моральной стороне, но для того, чтобы хорошо сформировался уголек. Минуты, что док валялся в траве, приподнявшись на локтях, в его голове не было мыслей, клонило в сон. Он смотрел стеклянными глазами в противоположный берег, потом с кряхтением сел, вынул красный уголь из трубочной чашки и положил его на порох, отряхнул руку и посмотрел сквозь нее на солнце, пытаясь представить, как от одного луча можно получить ожоги. Порох с шипением прогорал. Пенн перевел взгляд на бочки и прищурился — не погасла ли дорожка. Только потом он вспомнил, что должен быстро отыскать укрытие и не представляет себе силу взрыва восьми галлонов пороха. Повалит ли он деревья на расстоянии двадцати футов? Однако времени не оставалось, поэтому доктор просто лег лицом в траву и прижал руками шляпу к голове. Три взрыва разной силы прозвучали с интервалом в доли секунды. Док приподнялся, ощущая легкое головокружение. Вокруг валялись обгорелые доски, от домика на сваях ничего не осталось. Пенн неуверенно встал на ноги, подошел к краю дымящейся ямы и постоял рядом, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь синие клубы. Ни звука, ни движения.
Опасно покачнувшись, доктор развернулся на каблуках и побрел к мелководью, где ночью заметил человека. На открытой заводи никого не оказалось. И пришлось обойти по воде далеко вклинившуюся в реку рощицу бамбука. Там, в укромном затоне, колыхалась на волнах привязанная к зеленому стволу плоскодонка. Пенн подошел ближе и увидел в ней человека. Одетый как местные чернокожие, в одну скверную тряпицу на бедрах, и кофейно-смуглый, он, однако, не был негром. По продолговатому лицу, лоснящимся волнистым волосам и крупному крючковатому носу можно было понять, что это индус. Его отличало асимметричное лицо — одна бровь выше другой, из-за чего он бы казался ухмыляющимся, если бы сейчас его черты не искажала столь явно гримаса страдания. Его кожа на лбу, груди и животе стала серой и обескровленной, а шея и нижняя часть лица распухли и побагровели. Дыхание давалось ему с трудом. Едва завидев Пенна, больной обратился к нему на удивительно чистом английском. Он умолял помочь ему добраться до форта Фрайт и предлагал приличные для одетого в один рушник деньги. Доктор не стал ему отвечать — он залез в плоскодонку, раскрыл свой ящик с инструментами, вынул шприц, наполнил его из склянки, которую хранил за обшлагом, сделал пострадавшему инъекцию в трапециевидный мускул, после чего лег рядом на дно лодки и мгновенно уснул.
Проснувшись, Пенн увидел над собой черные силуэты бамбука на темно-голубом с фиолетовыми разводами. День клонился к вечеру.
- Доктор, если вы проснулись, позвольте предложить вам завтрак, - сказал кто-то рядом. Пенн с трудом приподнялся — спина страшно затекла и болела — и повернул голову. Он едва узнал своего пациента. Вероятно, вовремя оказанная помощь сотворила чудо, и на индусе не осталось почти никаких следов опухоли. На банке рядом с головой дока индус раскладывал крупные пестрые яйца и зеленые плоды. - Вы удивительный врач, я вам обязан, - прибавил он. Пенн сел перед лавкой, подобрав под себя ноги, высосал яйцо и закусил плодом, хотя последний на вкус показался сродни связке мочала. Из-за похвалы он чувствовал себя страшно смущенным и потому держался букой. Наконец, преодолев себя, буркнул: «Как тебя зовут?»
- Ромулус, - ответил пациент с приятной улыбкой. - Крещен в честь Ромулуса Генуэзского, так как был куплен в Каликуте в день его памяти, 6 ноября. В Рединге ждет жена, Дженни, и доченька, Дженни.
- Как ты здесь оказался? - все так же сухо спросил Пенн.
- Я служу на шхуне «Рид» и приписан к кораблю его величества «Ройал Соверен» как исполняющий обязанности лейтенанта на трехчетвертном жалованье, - с готовностью ответил Ромулус. - В нынешнем рейде в наши обязанности входит сбор информации о перемещениях вашего корвета. Хотя, строго говоря, он является шлюпом. И я удивлен, - понизил он голос, - что человек вашей квалификации работает на Мередитта. Он пустышка. Ничтожное состояние, менее полутора тысяч в год, ничем не подкрепленные амбиции и пустые надежды на титул барона. Вам нужно служить в королевском флоте. Если загвоздка в прошлой политической судимости, мистер Пенн, этот вопрос можно решить.
Док жестом попросил Ромулуса помолчать. Наконец, с видимым усилием проговорил:
- Моя квалификация совсем не так высока.
- Я вижу вашу настоящую цену, - терпеливо продолжил втолковывать тот. - Мне не раз приходилось сталкиваться с ядовитыми укусами, и я знаю: мои часы были сочтены. Вы сотворили чудо. Но я говорю не только о вашем мастерстве. Не зная, кто я, вы должны были мной пренебречь; зная, кто я — должны были меня добить. Поэтому я говорю о чуде.
Пенн не знал, что ответить, поэтому произнес «нет», лег обратно на дно и накрыл лицо шляпой. Лодка тронулась из заводи и пошла по течению. Ромулус сидел по-турецки на полу и изредка трогал кормовое весло, направляя ход. Доктор делал вид, что снова уснул. На рассвете из деревьев встал форт Фрайт. Когда док перестал притворяться спящим, лодка уже стояла носом в иле у самых ворот, а лейтенанта с «Рида» нигде не было.