21 сентября по приказанию лорда Мередитта на берег сошли восемь матросов под командованием сержанта Койна. Спустя десять дней они вернулись ни с чем, и смертельно уставшие. На борту пришлось вязать беседку и поднимать их со шлюпки по одному на веревках. Поднятые садились вдоль борта, не в силах двигаться дальше — это было удивительно, ведь каждому обещали на камбузе по половине свежей рыбины и по наперстку всклень. Лейтенант Пайк, руководивший погрузкой, послал за Пенном.
Доктор прошагал от Койна, который даже сидя на полторы головы возвышался над остальными, мимо двух Джеков, троих Уиллов, еще одного парня, которого тоже как-то звали, а также Ларри, сжавшегося между ватервейсом и фальшбортом до удивительной компактности, и громко объявил диагноз. Пайк не остался удовлетворен его ответом.
- «Замудохались» - это разве читать дальшеответ врача? А еще образованный... - обиделся он.
Пенн не стал его слушать и зашагал обратно, от Ларри, который занимал места не больше, чем требуется десятилетнему ребенку, к Койну, вытянувшему ноги чуть не до комингса, и намеревался вернуться к себе, но услышал неясное бормотание. Доктор остановился, наклонил голову, и разобрал, как сержант быстро произносит: три полпенни и восемь пенсов — одиннадцать с полтиной, одиннадцать с полтиной да три фартинга — шиллинг и фартинг, фартинг да полпенни — без четверти пенс. Док потрогал лоб Койна. Посмотрел на свою руку, будто на ней от прикосновения должен был проступить правильный ответ, сорвался с места и кинулся в каюту капитана. Не найдя Майлза на месте, развернулся, проскользил каблуками по лоснящимися во влаге и жаре доскам палубы, бросился к трапу на ют, где застал не только капитана, но и его нанимателя.
- На корабле малярия, - сквозь одышку проговорил док, глядя то на кэпа, то на сэра Юэна. - Нужно срочно возвращаться в Атер-форт, иначе спустя неделю на корабле не будет ни одного здорового.
Капитан хотел ответить, но Мередитт отстранил его, неприятно и оскорбительно ткнув тростью в грудь, наклонился с высоты своих шести с половиной футов к доктору и ответил:
- Для чего же я тебе плачу? Ты врач — иди лечи.
Пенн испугался и заговорил еще тише и сбивчивее.
- Не подумайте, что я выказываю неуважение. Поймите, у меня нет хинина. Когда мы отчаливали… отчаливали из того города, из которого мы отчаливали, - в воображении Пенна нынешний рейс корвета длился уже несколько десятков лет, и город, откуда они начали путешествие, полностью изгладился из памяти и имя с собой забрал. – Вы не сказали, что мы идем в Гвинею, иначе я бы загодя купил очень много хинина.
- Когда мы отчаливали, - сэр Юэн выпрямился и выплюнул, - из Плимута! – заложив руки за спину, Мередитт стал прогуливаться туда-сюда, оборачиваясь на доктора лишь чтобы подчеркнуть новый восклицательный знак в речи. - Тебя притащили на борт из подворотни мертвецки пьяного. И не в первый раз! Понятия не имею, как далеко мы были от берега, прежде чем ты начал соображать, где ты. Поэтому я – не хочу! – слушать твои оправдания. Иди вниз! - и лечи. Твое место там.
- Согласен, я пьяница, за это вы можете уволить меня без жалованья, - решившись на самое страшное – отказ от денег – Пенн на время перестал бояться, и его голос стал звучать на крошечку громче. – Но вы обязаны позаботиться об экипаже! – доктор обнаглел настолько, что отвернулся от своего нанимателя и продолжил, обращаясь к Литтл-Майджесу. Он чувствовал, что здесь будет скорее услышан. – Малярия происходит от перенаполненного влагой воздуха. На берегу он гуще, но с каждым днем и у оставшихся на борту флегмы в каналах мозга будет больше, пока нас всех не свалит лихорадка. Каждого!
- Нам нужно уйти от берега с завтрашним приливом, - сказал Мередитту кэп спокойным голосом, каким люди неопытные уговаривают напыжившуюся ядовитую змею не нападать, но уловка не сработала.
- Нет! – зарычал сэр Юэн. – Корабль принадлежит мне, и он будет стоять там, где я ему скажу стоять!
Литтл-Майджес понял, что это плата за форт Фрайт, и все, что он испытывал, вмещалось в слова «Как не вовремя».
- Если хотя бы половина команды заболеет, корвет станет неуправляемым, - пытался кричать Пенн.
- Мы людьми небогаты, мы не можем позволить себе эпидемию, - кивал кэп.
- Он тобой вертит, - сказал капитану Мередитт. Его голос стал внезапно безучастным, как во время семейной ссоры на стадии «делай что хочешь». – Вертит, вертит, вертит. – После чего снова обернулся к доку и кэпу и рыкнул: - А будет по-моему!
Н следующий день милорд отослал на берег вторую экспедицию. Ее повел лейтенант Пайк. В Англии в это время наступил октябрь – пора, когда ветер замечает любую пуговицу, которую ты забыл застегнуть, а каждый новый день поражает то бурей, то холодным солнцем, то на лужах первой коркой льда. В Гвинее тянулось одно бесконечное унылое серое лето – без алых закатов, веселых грибных дождиков, яблочек и вишенок в тенистых садах. Пыль, тучи насекомых и маразматические раскачивания огромных глянцевитых листьев на берегу. Пенн закрывал глаза и видел, как ветер гонит по луже рябь, вокруг нее застыла под первым морозом грязь, а по высоким белесым облакам бегут низкие сизые рваные тучки.
Почти все на корабле чувствовали недомогание. Хуже было тем, кто вернулся из первой экспедиции на материк, и из них страшнее всех разболелся сержант Койн. Долгие лютые приступы лихорадки и мигреней, во время которых его выжимало как тряпку, перемежались короткими периодами ясного ума и слабости. Кроме того, он беспрестанно мерз, будто принимал муки не на экваторе.
15 октября обнаружилось, что запас сухарей поразила неизвестная ранее напасть. К привычной беде, личинкам (как известно, люди делятся на два вида: тех, кто выбирают их из галет перед едой и тех, кто – нет) прибавилась пушистая зеленая плесень. Многие отважились жевать галеты вместе с плесенью. Добром дело не кончилось – горечь во рту от такого яства не проходила до вечера, сменившись тошнотой. На следующий день зазеленела солонина, и из провианта остались в живых брюква да рыба. Пенн говорил, что остатки еды из камеры за камбузом стоит перенести куда-нибудь еще. Однако других приспособленных для хранения еды (сиречь хорошо запиравшихся) помещений на корвете не было. К тому же из матросов на ногах оставалось пять человек, и капитан отложил спсение запасов на потом. Через два дня плесенью покрылись остатки съестного.
18 октября с берега вернулся отряд лейтенанта Пайка: восемь человек из пятнадцати, и все поголовно были больны. Лейтенант выглядел умиротворенным.
- Я запрещаю меня лечить, я готов к своему смертному часу, - сказал он Пенну, когда тот светил ему в глаза свечкой, определяя цвет слизистых.
- Не беспокойся, - проворчал док. – Мне тебя лечить и нечем.
20 октября, шхуна «Рид» сняла блокаду с бухты и ушла в восточном направлении. «Память» могла воспользоваться случаем, но так и осталась на якоре со свернутыми парусами.
Издалека корабль казался вымершим. Никто не поднимался на ванты, ни единый человечек не копошился на реях. Если кто и поднимался на палубу, то – лишь в тень паруса, растянутого между фальшбортами и грота-штагом. Изредка с борта закидывали сети, но в стоячей воде ловились большей частью размокшие куски провианта, выброшенного долой из-за плесени.
Капитан не отдавал приказ немедленно уходить, и потому вечером Пенн, самый здоровый и потому - голодный на борту, решился в одиночку отправиться на берег за хоть какой-нибудь пригодной в пищу ботвой.
Уже смеркалось, пока Пенн, превозмогая усталость и простое человеческое желание умереть, лишь бы больше не трудиться, в одиночку сидя на веслах пригнал свою тяжелую шлюпку к берегу. Недалеко от кромки моря посреди соленой запруды росло манговое дерево, огромное и спокойное. Поодаль от него стояли высокие кустарники ююба, полные красных райских яблочек На дереве манго висели плоды-призраки: поворачиваясь на крученых плодоножках, они показывали красный бок, а затем – зеленый и становились неразличимы в листьях. Прислушавшись, можно было услышать их самодовольное хихиканье. Вблизи от них исходил запах ванильного сиропа и хвои.
Пенн с опаской попробовал плодов манго и ююба. Незнакомая снедь показалась лишенной вкуса, и Пенн не понимал, божественно или отвратительно то, что он ест. Съев достаточно, чтобы иметь представление о ядовитости незнакомых плодов, Пенн лег ночевать в лодке. Всю ночь ему то снилось, то казалось, будто вокруг ходят ужасные тени и переступают через шлюпку. Чтобы прогнать страх, док поднимал голову и смотрел на бледные теплые огни на палубе «Памяти» посреди черной воды.
Проснувшись утром не более больным, чем засыпал накануне, Пенн удостоверился в безопасности новых растений, набрал полную лодку плодов и целую рубашку ягод и отчалил.
- Какое счастье, ты продлишь нашу агонию! – приветствовал его Литтл-Майджес. Он стоял на палубе, краснощекий, но не от рома. В эту ночь малярия добралась и до него. – Официально сообщаю тебе: мы приплыли, Элб. Если ты действительно говоришь с Сатаной, и он тебя слушает, вызывай его сюда: самое время.
- Я убил Сатану, Майлз. Он больше не придет, - ответил Пенн. - Вот тебе полотенце. Будет бросать в жар – прикладывай к голове.
25 октября выдался особенно жаркий день. Вся палуба корвета от носа до шканцев была усеяна телами, вповалку, без чинов. Когда еды и воды в обрез, работать никто не мог и не хотел. Больные, выздоравливающие и умирающие лежали кто как, а капитан Литтл-Майджес – среди них, и рассказывал смешные истории. Они были грубыми и отличались тем удивительным свойством, что, рассказывай их любой другой человек, его бы не стали слушать.
- Как-то раз возле Гоа кильнулся флейт с куркумой!
Взрыв смеха. Казалось бы, что веселого в кильнувшемся флейте? Но вот поди ж ты. Капитан удовлетворен произведенным эффектом и продолжает рассказ.
- Вы представляете, какие деньжищи? Целый флейт куркумы! Мешки с меня ростом! Покачивается он кверху килем, вокруг по воде - оранжевое пятно. И тут выныривает владелец груза. Видит – кранты, назад не провернешь. Вылез на шпангоуты – сам с ног до головы желтый, по уши в своей куркуме. Снял с себя ремень, привязал к рулевому перу и удавился.
Гомерический хохот.
Капитан, довольный и румяный, собирался рассказать еще что-нибудь, но осекся из-за появления лорда Мередитта.
Треснула о косяк дверь апартаментов, и сэр Юэн возник на пороге – мрачный, заросший и, как прочие жертвы малярии, страшно худой.
- Опарыши, - сказал он, обведя воспаленным взглядом палубу. Наступила полная тишина – было слышно, как пытается перестать смеяться доктор Пенн. Сэр Юэн оттолкнулся руками от косяков дверного проема и пошел вперед, перешагивая через людей. – Вы все родились в нищете и сдохнете в ней, если не научитесь с уважением относиться к деньгам. Пара гиней для этого мира куда ценнее, чем любой из вас. А вы, чуть что начинает грозить вашим никчемным жизням, скулите и ропщете, что не нужно вам золота, подавай воздух и солнечный свет. «Бедный, да живой», говорите? Черта с два! Либо богатый и живой, либо бедный и мертвый, вот как устроен мир. Потешаетесь над торговцем куркумой, который повесился? Как бы ни так! Это он потешается над вами. Он поступил правильно, а вы гниете здесь, потому что боитесь сойти на берег и взять свое.
Сэр Юэн сделал круг по палубе, вернулся в свою каюту и с грохотом захлопнул дверь. Трудно говорить после непревзойденного оратора», - попытался вернуть аудиторию капитан, но в тот день больше никто не смеялся. Мередитт умел убить радость.
27 октября на траверзе бухты снова появилась «Рид». К полудню со шхуны прибыла шлюпка с парламентером. Лейтенант Ромулус, более свежий, сытый, умытый и пригожий, чем владелец корвета, прошелся туда-сюда по палубе, поглядел по сторонам, будто прикидывал стоимость всего, что можно отвинтить и унести. Сэр Юэн заставил его ждать, пока определялся, побриться или пригласить в апартаменты, будучи нарочито дезабилье. Что бы он ни выбрал, говорили лейтенант и милорд наедине. Разговор длился около получаса. Док и кэп, сидя в соседней, капитанской каюте, приникли к переборкам, но различить смогли только произносимое на повышенных тонах: «Пять!» «Три!»
По прошествии получаса Ромулус спустился на свою шлюпку, а сэр Юэн вышел к команде и объявил, что завтра же корвет отправляется домой. Через некоторое время к Литтл-Майджесу вернулся дар речи, и кэп спросил, что заставило его нанимателя так неожиданно изменить планы. «Тот факт, что мне удалось сбить цену на их услуги до четырех шиллингов человеку. Вас ждать, когда вы перестанете болеть – не дождешься!» - ответил Мередитт и хотел уйти к себе, но Пенн, стоявший у Майлза за спиной, осмелел и спросил, как милорду удалось сделать так, что капитан Файбер согласился оказать гибнущему корвету неоценимую услугу.
Шквал гнева, оскорблений и поэтических, но несмотря на это чрезвычайно унизительных сравнений – вот что док услышал в ответ. Когда Мередитт устал орать и отдышался, он все е соблаговолил открыть, что Файбер пошел на перемирие и сделку после того, как встретил в Атер-форте авизо с последними новостями из дома. Пакетбот ушел из Плимута в июле, и в тот момент в воздухе уже пахло порохом. Король Джеймс свернул все государственные программы, шхуна «Рид» осталась предоставлена собственным заботам, и старый Ник решил возместить расходы не только простым, но и неожиданно честным способом. Оказалось, сам Файбер ни секунды не верил в существование Золотой горы и преследовал «Память» лишь до тех пор, пока за это платили. Стоило Ромулусу в приватной беседе обмолвиться о неверии своего капитана. С глаз Мередитта точно сдернули пелену. Он понял, что упустил великолепный шанс вписать свое имя в историю, пропадая с кораблем всеми людьми на экваториальном болоте.
- В провинциях уже раздают оружие для новой гражданской войны. Двенадцать лордов подписали приглашение голландскому Вильгельму прийти и править. Я должен был быть среди них! – говорил Мередитт и, несмотря на щетину и мешки под глазами, казался моложе, так по-детски звенела обида в голосе.
Прошел ноябрь, полный неспокойного моря, и декабрь с сильными, но редко попутными ветрами. Медленно выздоравливающие от малярии матросы «Памяти» постились под брызгами, которые становились все холоднее, а Рождество весело справили в Кадисе, где на берегу в таверне им без денег ради праздника наливали одну кружку браги на троих. Уже в феврале, когда тучи висели низко и ветер прошивал душу насквозь, лорд Мередитт увидел мыс Эджкомб и скрепя сердце произвел полный и честный расчет с экипажем шхуны «Рид».
После трудного путешествия корвету предстояла долгая починка в доках; Мередитт горел в тот же день ехать в Лондон. Пенн насилу упросил сходить с ним к «Совиной мельнице». Вместе с ними отправились Литтл-Майджес и Пайк.
Их одежда пришла негодность, следовало бы выправить что-то поновее – экватор не пощадил ни хлопок, ни шерсть. Стараясь плотнее запахивать куртки и не высовываться из-за широкой спины сэра Юэн, капитан и лейтенант перебежали высокий открытый мост и спустились к мельничному колесу. Доктор провел их на задний двор гостиницы, в палисадник перед каналом, нагнулся к воде и за веревку, привязанную к причальному кольцу под сухим плющом, вытащил мешок из кожи. В мешке, который почти не испортился от воды, лежали блестящие золотые самородки, от мелких до здоровущих, величиной с кулак. Их было немало. Пенн доставал, передавал их в руки остолбеневшему сэру Юэну, капитану, лейтенанту. Все трое смотрели на веселый металл как завороженные. Их лица стали одинаковыми. Тогда Пенн взял один слиток и принялся снимать с него золотую фольгу. Минута – и в руках у доктора оказался покрытый блестками серый чугун.
- Лоренц был мошенником. Он хотел продать Джеймсу карту, которая ничего не стоила и никуда не вела. Но его сообщник поверил, что самородки настоящие, и убил его. - Пенн смотрел на Мередитта и говорил все это ему, собрав домиком над переносицей бесцветные брови. – карта ведет в никуда. Никакой Золотой горы нет. Восемь наших человек погибли просто так.
Пайк и Литтл-Майджес дружно посмотрели на Мередитта. ожидая, что тот ответит.
- Что ты мне суешь эту гадость! – воскликнул сэр Юэн и бросил свои слитки на землю. – Что ты пристал ко мне с этими глупостями?! Я политик, земельный владелец и твой наниматель, а ты мне булыжники суешь. Ты знаешь, сколько стоит мое время? Какая мне разница? Подумаешь, Лоренц! Я уже забыл, как его зовут! Мне нет дела! Смирись, что есть на свете люди, мыслящие государственными масштабами, не чета тебе!
Мередитт плюнул и ушел прочь, а доктор Пенн тихо опустился на землю, как будто пустой олений мешок отнял у него все силы.
- Я так устал, будто полгода таскал эти камни с собой, - сказал он.
- Ты их не выбрасывай, мы их еще продадим, - невпопад ответил кэп.
- Если Лоренц признался тебе перед смертью в мошенничестве, - сказал Пайк. – Это можно считать настоящей исповедью. Это будет учтено на страшном суде. Гордись, ты сделал в своей отвратительной грешной жизни хоть одно доброе дело.
И с этими словами лейтенант незаметно положил два поддельных самородка в рукав.
Прослушать или скачать No-one is there бесплатно на Простоплеер