Корабль женщины, держащей себя за уши

[fitzalbemarle penn]

В круге света от фонаря красное, перекошенное опухолью лицо Джека Треуха – неестественно раздутая щека, висок и покрытое волдырями верхнее веко - появлялось и снова уходило в темноту. Почувствовав себя плохо, Джек лег на живот и повернул голову на бок, здоровым ухом вниз, так он лежал и теперь. Фонарь на кольце, продетом в отверстие потолочного бимса, оставался относительно неподвижен, а гамак Джека несильно раскачивался, то вынося его лицо в круг света, то снова пряча. Доктор Пенн и капитан Литтл-Майджес сидели с двух сторон от него, один на бочке, другой на ящике, и переглядывались.
За весь день 16 июня капитан не отдал ни единого распоряжения, ни один матрос не поднимался на марсы, и корвет «Память герцога Мальборо» шел под теми же парусами, что в спешке подняли накануне, стремясь уйти от берегов безымянного острова, - это гнев лорда Финдли парализовал жизнь корабля. День несчастий начался с того, что, попустительством лейтенанта Пайка отрезвившись после многодневного запоя, сэр Джон ранним утром вышел на палубу и потребовал назвать точное местонахождения «Памяти», а также точнейшее расстояние до Нового Амстердама. Капитан решил, что лед между пассажиром и старшим командованием достаточно растоплен, чтобы можно было говорить о подобных вещах начистоту. Когда он небрежно и с улыбкой рассказал, что находятся они неподалеку от того, что называть неприлично, а точнее определить местоположение не представляется возможным, последовала буря. Финдли пребывал в посталкогольной меланхолии и огорчился сильнее, чем мог бы при иных обстоятельствах. Он схватил Литтл-Майджеса за шейный платок и выволок со шканцев на шкафут, демонстрируя собственный непреодолимый страх перед потерей власти над течением событий. На шкафуте он заставил кэпа смотреть вверх и тыкал пальцем в грота-рей, крича, что именно там кэпу болтаться. Лейтенант Пайк, ставший свидетелем сцены, молчал, держал руки за спиной и не поднимал глаз: ему стало стыдно за обоих, в особенности – за своего капитана, которого настиг паралич воли. Кэп отчаянно боялся Финдли и сдался без единого слова. «Мы можем определить широту», - сквозь нервный смех проговорил Литтл-Майджес. Это была правда: Пайк умел обращаться с триангуляционными приборами, а Пенн ладил с математикой, вместе они могли бы с горем пополам найти ту прямую линию длиной в месяц пути, на одном из участков которой сейчас волею божьей находились. Сам капитан в деле навигационных вычислений был нулем. «Так определяйте!» - чуть не со слезами на глазах крикнул Финдли и замахнулся тростью. Лейтенант не выдержал более оставаться свидетелем скандала и ушел на поиски Пенна. Тот, как выяснилось, лежал у себя и жестоко болел после приема датуры. Поднять его удалось лишь ко времени, когда полдень давно миновал. Триангуляционные замеры следовало проводить ровно в полдень, и это известие вызвало вторую волну ярости лорда Финдли. Он пообещал уголовное разбирательство каждому, кто прикоснется к парусу или веревке до того момента, как ему истинно и подробно сообщат, в каких широтах находится корабль и куда он продвигается. Капитан сказал «хорошо» и ушел к себе. Пайк не мог сказать «плохо» , если капитан сказал «хорошо», потому тоже покинул палубу, намереваясь далее сколько потребуется лежать в своем гамаке носом к стене, и катись оно все. Что касается команды, мало кто понимал гибельность праздного дня в море, слишком хорошо зная гибельность рабочих дней: никого не пришлось дважды просить ничего не делать. Один только док привидением бродил по верхней палубе среди пушек и бездельничающих морячков и учился заново ощущать себя на этом свете после воронки дурманных кошмаров. Так прошел день, пока в сумерках Пенн не спустился в кубрик, посмотреть, отчего матросы не дрыхнут в трюме, а трутся на палубе под солнцем, и где Треух.
Фонарь стоял на месте, гамак качался, разорванный хрящ в ухе между обескровленных полосок кожи желтел как начинка.
- Мое счастье, что не загнал иглу под ноготь, пока шил. А то бы и мне конец, - нарушил тишину Пенн. Услышав человеческий голос, Джек забеспокоился и стал высматривать что-то на потолке своим налитым кровью глазом с деформированной радужкой. Не имея возможности повернуть голову, он видел только потолочную дранку и фрагмент бимса с фонарной цепью.
- Как мне теперь душу свою спасти? Человеком ли я умру-то теперь? – спросил он у кого-то.
Никто из матросов на эту ночь не пришел спать в кубрик, где лежал заболевший. Все отвязали свои гамаки и ушли ночевать на палубу. В команде было немало опытных профессионалов, служивших в эскадрах, иные из которых до половины состава теряли в эпидемии желтой лихорадки, более точно называемой испанцами «черной блевотиной» , – они тоже предпочли удалиться.
– Человеком, - сквозь зубы ответил Пенн и принялся раскуривать трубку. – Не выдумывай…
– Джек, - обратился к больному Литтл-Майджес, – ты присоединишься к свите Иоанна Крестителя. Он тебе дважды покровитель: по имени и потому, что он покровитель всем лишившимся головы, або какой-нибудь ее части. Отличная участь, как у короля Карла, а ты скулишь.
Некоторое время они просидели в тишине. Пенн дымил крепкими клубами, Литтл-Майджес тоже достал завернутую в вышитый платок трубку, продул ее и почистил пальцем чашечку.
- Во время чумы мы ездили в Ипсвич, - вдруг сказал Пенн. От первой выкуренной за день трубочки его взгляд прояснился. Налитый кровью глаз Треуха заворочался в глазнице; Джек искал источник голоса. Пенн рассмеялся. – Ну и дыра же этот Ипсвич.
Литтл-Майджес отвлекся от трубки и уставился на Пенна.
- А чтой-то ты вдруг ее, нечистую, помянул? – спросил кэп и тут же сам ответил на свой вопрос, - Ты думаешь…. ?
Док кивнул, вынул изо рта трубку и ткнул мундштуком больному под ухо.
– Вот бубон. А ты думал, что это?
Кэп ссутулился и посмотрел на Пенна снизу вверх.
- Я думал, просто болезнь. Болезнь вообще. Ты уверен? Это точно она?
- Крайне вероятно.
Литтл-Майджес внезапно выпрямился, улыбнулся, хлопнул себя по коленям, встал, сказал: «Годится!» - и ушел наверх. Пенн проводил его взглядом и с любопытством потрогал пальцем опухоль на голове Джека. «Или нет…»
Капитан выбрался на палубу, где на шканцах темной в сумерках и неподвижной фигурой стоял лорд Финдли, отряхнулся, приосанился, снял шляпу, взъерошил волосы на макушке вокруг лысины-тонзурки, нахлобучил шляпу и, топая, направился к пассажиру.
- А ветер-то какой хороший! – во всю глотку гаркнул Литтл-Майджес прямо у него за спиной, - Вест! Прямо-таки вест-вест тень вест, а мы на месте полощемся как цветочек в проруби!
Финдли обернулся и смерил капитана взглядом, который должен был заставить замолчать его, но кэп нарочито смотрел мимо своего пассажира и делал запрещенное – командовал.
- Увалимся под ветер! Джек, что ты там в носу копаешь, становись к штурвалу, поворачивай фордевинд! Кливер долой, фок, грот, крюйс, бизань, марсели обрасопить по ветру! Грот-брамсель долой. А, не, оставьте, быстрее пойдем.
Кое-кто из матросов не торопился трогаться с места. Одни, соскучившись за день, весело откликнулись на призыв поработать, начисто забыв о дневном посуле Финдли провести по уголовной каждого, кто притронется к рангоуту. Литтл-Майджес, изящно качнув корпусом, обошел пассажира по левому галсу и отправился сперва на полуют, а затем на бак – наводить порядок. Те, кто отнесся к приказу с недоверием, получали отеческого пинка под зад или в почки. Капитана словно подменили, да и сэр Джон был не тот, что днем. Финдли исчерпал источник энергии, помогавший утром волочить капитана за грудки. Кроме того, он проголодался, но подойти наугад к какому-либо матросу и потребовать себе провианта не мог по труднообъяснимым причинам. Он верил, что есть вещи, которые должны делать за него другие люди. Даже подойти и сказать «Эй ты, как бы тебя ни звали, мне нужна куриная нога, галеты и спиртное - какое осталось. Если это будет сбродивший сахар-сырец, я огорчусь, но не слишком» - работа, которую должен выполнять человек определенного статуса, ниже члена палаты лордов. Именно таким был мир в голове лорда Финдли. Проведя без мяса и подбадривающих напитков целый день, он устал, измотался, стал казаться еще старше, чем был и желал, чтобы все наладилось без него, само по себе. Он выдохся, а Литтл-Майджес отчего-то – нет. Кэп испытывал разнообразные унижения целый день, но сейчас стоял на палубе, энергичный и веселый, как кокер-спаниэль. Финдли почернел лицом и сам подошел к нему.
- Я тебе запретил произносить команды, я дал совершенно ясные указания на этот счет. Думаешь, ты здесь деспот? Ты лысеющий шут, ты получил свою должность в результате ошибки, нелепого анекдота, я верну тебя туда, откуда ты вылез, нет, еще лучше – я даже не буду настаивать на высшей мере, но я добьюсь, чтобы в Плимуте ты солнца дальше пристани не увидел. А теперь разворачивай, - Финдли стал говорить все тише, вытягивая губы и приближая лицо к физиономии кэпа, - разворачивай эту бадью обратно, мы будем стоять на месте, пока я ты не скажешь мне, где мы находимся.
- Вы возвышаете меня до равного себе личной ненавистью? Это очень трогательно, большая честь для меня, и я это очень ценю, - с веселостью фарфорового болванчика ответил Литтл-Майджес, - Но позвольте, я объяснюсь. Обстоятельства изменились. Не так давно я действительно пошел у вас на поводу и вел корабль днем на запад, менял курс на нужный мне каждый раз, когда вы засыпали. В результате я запутался хуже, чем если бы стал двоеженцем. Кстати, самый дурацкий грех из возможных, вы не находите? Так вот, в результате мы заплутали, высадились там, где высаживаться не следовало бы, и теперь - неприятный сюрприз: среди нас один зачумленный. Чума – значит заболевают все, выживает половина или четверть. Теперь представьте: выжившие в цинге и бредят, им и паруса как следует не выставить, а они у берега какой-нибудь богом забытой Сильвании. Что им, зимовать под елкой? Нет, мы пойдем домой, мы пойдем строго на восток. Я это делаю для той четверти, которая выживет, понимаете меня? Мне было бы очень неприятно лишиться состояния и целостности шейных позвонков, но теперь обстоятельства позволяют мне проявить в полной мере присущую мне отвагу и пренебречь вашим мнением.
Лорд Финдли замолчал и некоторое время смотрел с ненавистью в пространство перед собой. Перед его глазами встал майский день шестьдесят пятого, когда он последним выходил из дома, чтобы ехать в северные пригороды, где, как считалось, воздух был здоровее. Впереди него, держа платки у лиц, шли обе его ныне покойные кузины, и теперь их бледно-серые платья стояли перед внутренним взором Финдли. Сам он тогда едва достиг двадцатилетия. От порога до ступенек экипажа он смотрел только под ноги, на собственные тощие колени, которые казались ему далекими, чужими и непослушными. Он боялся, что сейчас не выдержит собственного веса. Ему под ноги бросился чумазый ребенок, лет четырех, голубоглазый цыганенок или нищий. Если он выжил, то был теперь в одном возрасте ровесник Майджеса и Пенна. С демоническим визгом и хохотом младенец схватился за полы жюстокора Финдли. В одной руке демонического существа была не то дохлая крыса, не то сгнившее яблоко. Баронет поднял обе руки, чтобы демон не коснулся его рукавов в одной руке была трость, и закричал жутко, протяжно и беспомощно, а потом от отчаяния и ужаса ударил ребенка тростью, чтобы тот оторвался, сгинул, не трогал его больше. Финдли несколько раз облизнул губы и, наконец, спросил:
- Кто заболевший?
- Он в кубрике, - ответил Литтл-Майджес.
- В мою каюту перенести бочонок, который еще не открывали, и солонину, самую соленую. Ту, к которой заболевший не прикасался, - быстро сказал Финдли, развернулся на месте и ушел, шагая широко, словно боялся подхватить чуму на подметки.
- Олух царя небесного, - беззлобно проговорил кэп ему вслед.
И была ночь, и было утро. Завершились первые сутки с того момента, когда корвет «Память Герцога Мальборо» поднял паруса, круто изменил курс и пошел на восток. Атмосфера установилась гнетущая. Финдли не показывался на палубе, матросы работали беспрекословно, но в кубрик идти по-прежнему отказывались. Джек Треух никак не умирал, хотя дышал с трудом, под опухолью скрылись уже оба его глаза, а какая дьявольская сила продолжала поддерживать в нем жизнь, док не знал. С того момента, как Финдли покинул верхнюю деку и забаррикадировался с солониной у себя в каюте, Литтл-Майджес вновь утратил всю свою напускную веселость, спал с лица и почти не притрагивался к спиртному. Даже доктор Пенн и лейтенант Пайк ни разу не высказались друг о друге в обычном тоне. Сталкиваясь то на полуюте, где Пайк проверял положение гафеля, а Пенн смотрел на пенную полосу за кормой, то на полубаке, где Пайк внезапно появлялся среди матросов, прекращая тем самым разговоры, а Пенн стоял и без движения созерцал пустую точку впереди, они обменивались взглядами, и один говорил: «Скверно», – а другой отвечал: «Пожалуй».
К сумеркам натянуло туман. Плотная дымка тащилась лоскутами над самой поверхностью моря. Уверенный, что на много миль вокруг нет ни единого корабля, капитан все же отрядил одного матроса на нос ударять в колокол каждые полминуты. Офицеры и док топтались на шканцах, и каждый норовил стать спиной к грот-мачте. Никому не хотелось в этом тумане оставлять спину открытой.
– Мы сделали круг и вернулись в наше позавчера? – спросил Пенн, не зная, как точнее назвать виденный ими остров.
– Позавчера не было тумана, – обернулся Пайк.
– А я отчетливо помню, что был, – надулся Пенн.
– О да, отчетливо – это о тебе! – воскликнул Пайк, а Литтл-Майджес оглянулся и жестом попросил обоих говорить тише, как будто опасался того, кто сидит в тумане.
Все трое замолчали.
– Вижу слева по борту! – протяжно крикнул человек с марсов.
Кэп, док и лейтенант дружно бросились к левому борту и выстроились плечом к плечу, напряженно вглядываясь. Обзор им загородило крыло тумана, белое и жирное. Литтл-Майджес повернулся и посмотрел вверх, на марсовую площадку, придерживая шляпу рукой.
– Что видишь? – зычно крикнул он.
– Хрен его знает, уже не вижу. Но было оно большое.
– Больше парусов! Переложить руль, идем правым галсом! – закричал кэп и принялся остервенело крутить кольцо подзорной трубы, ища в густом молоке проблеск или очертание. – Черт бы нас всех… Кто бы это ни был, нам сейчас ни с кем не надо встречаться.
– Отменяю, – прозвучал властный голос с юта. Пенн и Пайк обернулись, чтобы увидеть, как лорд Финдли выходит из-за бизани. Он вышел в одной рубашке, кюлотах и чулках, без верхней одежды, милосердной к пузатым и толстобедрым. – Остановить корабль и ждать.
Литтл-Майджес не обернулся к нему, только тяжелее облокотился на планширь.
- Стоит ему появиться, все настроение пропадает, – проворчал он так, что услышал его только Пенн, стоявший совсем близко, а Пайк, стоявший чуть поодаль, уже не услышал. Сэр Джон сделал еще несколько шагов, опираясь на свою многофунтовую трость и встал прямо, глядя сквозь кэпа и лейтенанта в море.
– Пайк, – сказал он, растягивая гласную, – назначаю вас временно командующим судном. Донесите мое распоряжение до матросов.
Литтл-Майджес все так же стоял к Финдли спиной, опираясь локтями и брюхом о фальшборт, и делал вид, что смотрит в трубу, на деле же смотрел прямо перед собой. Пайк наклонился к своему капитану и сказал вполголоса:
– Я не собираюсь ему подчиняться.
Литтл-Майджес глубоко вдохнул, как будто собирался выпрямиться, встать лицом к Финдли и велеть ему ступать обратно в каюту, – но так и не двинулся с места.
- Скажи, что я не должен ему подчиняться, - попросил Пайк. Кэп ничего не сказал в ответ. Лейтенант вздохнул, поправил парик и пошел к баку, отдавая распоряжение взять все паруса на гитовы, чтобы лечь в дрейф. Пенн остался стоять рядом с кэпом, глядя на носки своих сапог. Финдли прошел мимо обоих и с презрением посмотрел на Литтл-Майджеса, как будто плюнул на спину – а тот все делал вид, будто что-то рассматривает с помощью трубы в кромешной светящейся стене. С салингов грота донесся далекий голос:
– Вижу его мачты. Он огромный!
– Чей флаг? – не выдержал, обернулся и закричал Литтл-Майджес.
– Не вижу!
Верно, в тот самый момент солнце, невидимое в тумане, упало за горизонт. Темный туман наполнился призраками. Пайк съежился и вцепился в фал, закрепленный на кофель-нагеле. Ему во внезапно наступившей темноте померещились очертания трехдечного линейного корабля, пузатого, как чрево земное, в неминуемой близости от «Памяти герцога Мальборо», и он уже предвидел страшный удар, а потому схватился за первое, что попало под руку. Но удара не последовало, тень мощного корпуса расплылась и потеряла форму. Но следом за ней шла другая такая же тень, и еще, и еще.
– Отсалютовать! – махнул тростью Финдли. Литтл-Майджес обернулся на него – туман и темнота скрывали лицо сэра Джона, и только бортовой фонарь подсвечивал в мареве его яйцевидную фигуру.
Приветственный залп корвета прозвучал как в подушку. На «Памяти» все притихли, ожидая, что последует в ответ. До четверти часа прошло в ожидании. Ни огня, ни колокола не было на том корабле, который невидимкой шел где-то рядом.
– Он там, - говорили на палубе, - Я его чую.
- Нет, там, – отвечали другие и показывали в противоположную сторону.
Прошло не менее получаса. Наконец что-то изменилось – как будто ветер подул с новой силой, туман стал прозрачнее, и слева по борту от корвета возник линейный корабль. Чтобы взглянуть на его бушприт, людям на «Памяти» приходилось задирать головы. Литтл-Майджес вздрогнул и припал к трубе. Он осматривал, как натянут такелаж, какие паруса выставлены, и отчаянно искал глазами опознавательный знак страны или торговой компании, хоть бы размером с половину салфетки, но ничего не видел. Бушприт линкора поравнялся с полуютом корвета в такой чудовищной близости, что со шлюпки «Памяти» можно было потрогать обшивку надвигающейся махины веслом. Лейтенант Пайк увидел громадину с бака, где пытался заставить оцепеневших людей справиться с кливерами. Он подбежал к борту, перегнулся через планширь и сощурился, пытаясь разглядеть и узнать корабль по ростру. Света с борта «Памяти» на нос линкора падало достаточно, но блинд провисал, загораживая и ростровую фигуру, и большую часть форштевня. Затем Пайк увидел, что фор-стень-стаксель не закреплен шкотами и болтается как на бельевой веревке. Лейтенант решил, что линкор только что вышел из боя. Это значило, что в здешних водах бродит еще один такой же левиафан. Пайк медленно отступил от борта и, ускоряя шаг, направился к корме, к Финдли, чтобы попытаться внушить ему необходимость скорейшего бегства. Он отдавал себе отчет, что вряд ли посмеет давать сэру Джону советы, но хотел оказаться рядом с ним в тот момент, когда шквал огня пройдет по палубе. Если после первого залпа оба останутся в живых, советы станут уместны.
Тем временем кэп рассматривал приближающееся судно и приходил к выводу, что весь бегучий такелаж находится в страшном беспорядке, хотя ни корпус, ни паруса не несут следов ядер и книппелей. На баке – ни души, на правой скуле – ни единого человека. Литтл-Майджес снова обернулся туда, где на палубе неподвижно стоял Финдли. «Не знаю, что сгубило команду этой лодочки, а нас сгубит твоя ослиная башка», – свободно и непринужденно подумал он.
Пенна заворожило медленное движение линкора мимо дрейфующей «Памяти». Блинд прошел так близко, что повеяло старой влагой в парусине. Затем мимо проплыл ростр, украшенный фигурой страшно кричащей старой женщины, которая держала себя за уши. Доски бортов, уходящие под форштевень, несли у ватерлинии гроздья круглых моллюсков, как собственную запасную пену.
За спинами у кэпа и дока вновь появился Финдли. Он окинул линкор таким взглядом, словно уже купил его, утвердил трость между носков туфель, вдохнул и крикнул:
– Кто капитан? Мне необходимо перейти на ваш борт! Эй, я плачу по пять шиллингов каждому на этом корабле, если вы доставите меня в Новый Амстердам!
Несколько секунд стояла абсолютная тишина. Пайк уже подошел с бака и встал поодаль. Глупое и неуместное поведение пассажира, очевидно, причиняло ему невыносимые моральные страдания, но он молчал.
Внезапно совсем рядом с Пенном, на расстоянии больше необходимого для рукопожатия, но меньше пистолетного выстрела, со стуком открылся пушечный люк, и рядом с жерлом двадцатичетырехфунтовки появилось лицо человека. Этот несчастный был без шляпы, со всклокоченными волосами, такой же изрыже-белобрысый, как Пайк, и невероятно бледный. Он протиснулся в порт одним плечом и крикнул «Помогите!» Его глаза, такие же бесцветные, как у Пенна, были распахнуты так же широко. Своей длиннопалой пятерней моряк с линкора тянулся к доку – они были друг от друга, наверное, на расстоянии прыжка, но все же больше расстояния двух вытянутых рук. Пенн смотрел в глаза моряка, моряк – в глаза Пенна. Это длилось секунду, другую – затем кричавший исчез в недрах судна, а люк захлопнулся. Крик услышали все на «Памяти», не пропустил ни один. Финдли в ужасе стал отступать назад, его нижняя челюсть ходила ходуном, а трость он теперь держал обеими руками прямо перед собой, будто желал отбивать ею удары. Пайк подбежал к борту и вопросительно посмотрел на капитана. Тот медленно опустил подзорную трубу.
– Обводы, – сказал он тихо.
Пайк с тревогой посмотрел ему в лицо.
– Что?
– Обводы, – повторил кэп и руками показал вокруг себя что-то вроде кринолина, а потом закричал, – Она, сука, вон пузатая какая, она нам сейчас борт продавит! Все паруса! Руль переложить! Вправо два, три румба, сколько сумеем! Живо, живо!
Никогда еще матросы не бежали исполнять требование с такой готовностью и – молча. Был слышен только топот ног. Литтл-Майджес ушел на полуют, Пайк ринулся обратно на бак, и только Пенн остался стоять, не в силах оторваться от зрелища могучего тела корабля, которое, приближаясь, выгибалось от скулы к борту, словно льнуло к «Памяти». Вдруг на корабле-призраке показалась еще одна человеческая фигура: кто-то стройный и быстрый перелез через высокий борт, спустился по вантам на руслень и нагнулся низко, словно намереваясь прыгнуть на палубу корвета. Пенн поначалу подался вперед, чтобы помочь второму уцелевшему покинуть борт демонического линкора, но тут же отпрянул.
– Пенн, какое счастье, что это вы! Пожалуйста, позвольте мне перейти к вам. Они сошли с ума. Они делают что-то очень неправильное. Я хочу уйти от них, пожалуйста.
– Дорогой Мельхиор, мне очень приятно видеть вас снова, – пряча страх за холодностью тона, сказал Пенн. Он догадался, что лишь его неприветливый взгляд удерживает демона от того, чтобы перепрыгнуть на палубу. – Никаких движений. Я отвечаю за жизни людей на этом корабле и своей волей никого из ваших единоплеменников, кем бы вы ни были, сюда не пущу.
Не сводя глаз с собеседника, док медленно пошел к баку сообразно тому, как линкор двигался мимо корвета. Мельхиор вцепился в ванты так, что кожа на его пальцах отчетливо стала голубой.
– Пенн, не шутите так. Вы бы знали, в какой ситуации я нахожусь. Они решили, что им не повредит то, чего они не видят. Они нападают на людей, теперь уже сознавая в полной мере моральную ответственность за это. Они теперь и вправду монстры. Пенн, поверьте мне, я не такой. Я уже несколько дней ничего не ем!
– Я верю, – без выражения ответил Пенн.
Мельхиор почти плакал, но попытался улыбнуться.
– Мне есть, что еще вам рассказать. Я очень многое хочу вам рассказать, это нечто такое, что было бы полезно для вас!
Пенн на несколько секунд задумался. Мельхиор улыбнулся еще теплее и по его щекам скатились слезы.
– У меня остался один заболевший после вашего укуса. Заразно ли это и чем мне его лечить?
– Не заразно, – затряс головой Мельхиор и, рискуя свалиться в узкое черное пространство между бортами, полез в карман. – Все очень удачно складывается, у меня есть с собой хорошее лекарство, от этого случая оно тоже должно помочь. Я надеюсь, они не закончились… Сейчас, одну минуту. Какое счастье, осталось! Вот.
И он протянул Пенну прозрачную мензурку с прозрачным снадобьем. Доку пришлось встать одним коленом на планширь, чтобы принять склянку – левую руку он при этом завел за спину.
– Одна инъекция внутривенно, и все. У вас же есть шприцы? Вы умеете это делать? Теперь я могу перейти?
Мельхиор тараторил, улыбался, а слезы все текли по его лицу.
– Нет, – ответил Пенн и наставил на него пистоль. – Заряжено серебряной пулей, лугару. Я уже сказал, что не могу подвергнуть людей опасности.
На лице демона не появилось ни гнева, ни удивления. Он как будто с самого начала не верил, что все может кончиться хорошо. Пенн уже поднимался на полубак.
– Это линейный корабль. Посмотри в трюмах – там должны быть стойла со свиньями. В хорошей суссекской свинье крови втрое больше, чем в человеке. Режь их, и твоя совесть будет чиста, мало ли что творится вокруг, – стараясь сохранять бесстрастность, сказал док, хотя у него дрожала рука с пистолетом и срывался голос – он не привык поступать таким образом, каким поступал сейчас.
– Я их не отличу! – закричал Мельхиор.
В тот же вдох ветер наполнил отпущенные паруса «Памяти», корвет начал разворачиваться, и полоса воды между Пенном и демоном поползла вширь. Еще через несколько секунд все, кто стоял на палубе, попадали с ног – «Память» врезалась левым углом кормы в штирборт линкора. Треск и грохот. Из развороченного порта линкора вывалилась пушках и с минуту висела на веревках, пока они не оборвались. Двадцатичетырехфунтовое орудие перевернулось в воздухе, вингардом чиркнуло по корпусу корвета, выбило щепу и ушло в воду, дав еще одну тяжелую волну в бакборт. Пенна вовремя схватил за шиворот Пайк и они вдвоем повалились на палубу. От удара пистолет в левой руке дока выстрелил, пуля прошила правый фальшборт и упала в невидимое ночное море. Не вставая, Пенн осторожно разжал кулак правой руки. Мензурка осталась цела.
Литтл-Майджес, едва поднялся на ноги, крикнул матроса – сбегать и проверить, что творится внизу. «Святой Эйдан, святой Николай, только не под ватерлинию, неделю пить не буду», – говорил про себя кэп, пока матрос не вернулся.
– В трюме воды нет! – объявил он.
– Спасибо! – крикнул кэп и начал усердно творить крестное знамение.
– Только выше ватерлинии дыра в бочине вот такая! – добавил матрос и показал руками неопределенно великую брешь.
– Да и хер с ней! – ответил кэп, продолжая сотворять честной крест.
Линкор уходил обратно в туман, и его окна на корме, хоть и не подсвеченные ни единым огнем, были видны еще долго.

@темы: Длительное убийство лорда Финдли