Доктор Пенн не успел выставить вперед ладони и больно ударился локтями о деревянный пол. Дверь за ним захлопнулась.
Помещение, куда попал док, строилось как овощехранилище, поэтому окон здесь не было, а солнце проникало сквозь неплотно уложенную соломенную кровлю. Склад появился в первый год существования форта Фрайт и никогда не заполнялось доверху. Спустя пару лет отцы колонии ощутили потребность в учреждении, которое могло бы принимать и изолировать от общества людей недостаточно добродетельных, и в сарае перестали складывать плоды хлебного дерева и увязанные снопами побеги бамбука.
События последних суток подкосили стойко переносящего жизненные сюрпризы доктора, и некоторое время он молча лежал на земляном полу так, как упал — лицом вниз, а когда заскучал и перевернулся на бок, увидел, что он не один. Уютно устроившись на старой соломе, из угла на вновьприбывшего с вежливой улыбкой смотрел Фрэнсис Герберт.
читать дальше- Удивлен? - спросил он, хотя по этикету обязанность приветствовать и начинать разговор лежит на вошедшем. - Надеюсь, да. Хочу производить впечатление приличного, благонамеренного человека, которого не встретить в подобном месте.
- Напротив, - проворчал Пенн, вынужденный встать и отряхнуть руки и одежду. - На меня ты всегда производил впечатление висельника. Именно поэтому я удивился: в нашей стране в тюрьму не всякого впустят.
Герберт рассмеялся шутке, показывая испачканные в крови десны. Пенн сел рядом, вынул из-за обшлага свою белую керамическую трубку и увидел, что мундштук откололся от чашечки; повертел в руках обломки и выбросил. Один черт кисет и огниво остались в сундучке с инструментами, а его отобрали.
- Когда два человека оказываются в одной камере, они неизбежно рассказывают друг другу, что их туда привело, - продолжил Герберт. - Думаю, и нам этого не избежать. - Пенн имел на этот счет другое мнение. Он больше всего сейчас хотел молчать и промолчал. - Начну на правах старожила, - улыбнулся Фрэнсис. - Ведь я сижу здесь почти сутки. Кстати, как думаешь, почему я сюда попал?
Пенн глянул исподлобья.
- За убийство матроса, которого якобы съели чайки?
Герберт снова расплылся в краснозубой улыбке.
- Нет, кто бы меня упрекнул, ведь он был француз. Удивление тебе к лицу, за это вот тебе правда: я шпионил на Францию, и судно, среди обломков которого я плавал, было французское. Да, вначале я служил в секретариате английской Ост-Индской компании и ходил на борту «Купца», корабля, который сейчас стоит в бухте рядом с твоей «Памятью герцога Мальборо» (какое красивое название! Не ради лести говорю — таково мое искреннее суждение). Шпионом я стал случайно. Мы шли на «Купце» из Карибского моря в Африку. Нам разрешили причалить для поправки такелажа на островах Зеленого мыса. Там есть остров Сантьягу с большим портом. Мы встали надолго, всем разрешили сходить на берег, но у меня не было денег, чтобы как следует отдохнуть. Я размышлял о своем жалованье, когда увидел из окна каюты французский пакетбот «Улыбка». Он пришел в гавань под флагом конкурирующей Ост-Индской компании и весь лоснился. Каждый, кто сходил с его трапа, был одет намного лучше, чем мы: даже матросня. Понимаешь, пакетбот просто источал аромат денег. Тогда у меня и появился план. Я знаю французский язык; добиться встречи с капитаном (его звали Милле) не составило труда. Я предложил пакет переписки Лондона с Луандой. Милле назвал сумму, которая показалась мне достаточной. Поэтому следующим ранним утром я с крадеными бумагами поднялся на борт «Улыбки», и мы тотчас снялись с якоря. Подняли один грот — и нас в момент сдуло так далеко, что не догнать. Пакетбот направлялся в Индию, что мне подходило: я рассчитывал исчезнуть из Европы года на два, а там, глядишь, все забудется. Первую неделю ничто не нарушало моих планов жить вечно, затем мы попали в штиль, и сразу после штиля — в циклон. Восемь дней — я в подробностях помню каждый — нас качало как Лондонский мост. Как же мне было плохо, Господи боже. Когда ветер улегся и закончился дождь, на корабле не оставалось ни одной сухой тряпки. Впрочем, плевать. Капитан Милле — героический человек, он каждый день по нескольку раз выходил на палубу замерять направление ветра, и когда ад закончился, сказал, что нас сильно оттащило на запад. Я в навигационных делах не понимаю, но, видимо, мы двинулись обратно на восток, и там столкнулись с «Купцом». Для меня все корабли одинаковы, и «Купца» я поначалу просто не узнал. А Милле был нежного сердца человек, кого обидел — всем прощал, и не придал значения. «Купец» вывесил флажки с приветствием и оповестил, что намерен салютовать. Мы подошли ближе, и тут я увидел на корме позолоченных нимф. На «Купце» у меня перед окном каюты висела золотая нога, я ее ненавидел. «Боже, это «Купец»! - подумал я. Потом обратил внимание, что на нас выпячены пушки, все понял и кинулся к противоположному борту. Деньги, украшения — все осталось в каюте, но я не пытался за ними спуститься, и правильно сделал. Едва я прыгнул за борт, за моей спиной все разлетелось в щепки. Англичане дали залп ядрами, а следом два — картечью; кроме меня невредимым не остался никто. Одних убило наповал, других покалечило, и они медленно тонули среди обломков. Наконец, с борта добавили из мушкетов по тем, чьи головы было видно среди хлама, и ушли. Матрос, которого мне пришлось задушить...
- Что?
Пенн прервал Герберта впервые. В интонации, с какой был задан этот короткий вопрос, содержалось множество невысказанных слов.
- У меня не было при себе никакого оружия, - принялся оправдываться Фрэнсис. - Рядом плавал кофель-нагель. Ударить им матроса по голове я не смог: оказывается, если замахиваешься, плавая в воде, сразу тонешь. Поэтому я подобрался сзади, пропустил кофель-нагель ему под подбородком и прижимал к себе до конца. Пожалуйста, не смотри на меня так, он был не жилец. В него попали картечью, разворотили лицо и глаза. Когда я повернул его к себе посмотреть, что получилось, у меня чуть сердце не встало.
- Тогда ты был прав, - согласился Пенн, про себя прибавив: «Если говоришь правду». - Продолжай.
Герберта не пришлось просить дважды. Рассказывал он с блеском в глазах и холодным орхидейным румянцем на впалых щеках — ему страшно нравилось каждое собственное слово.
- «Перчаточница» действительно прошла мимо меня, в этом я тоже не соврал. Вот как все случилось. «Улыбка» полностью скрылась под водой, я целый день и целую ночь проболтался в обнимку с пустой бочкой. Теперь вообрази: наступает утро, и из ниоткуда передо мной вырастает корабль, огромный корабль. У меня затекла шея, я не мог поднять голову, чтобы увидеть, где заканчиваются его мачты. По ростровой фигуре (теперь я обращал внимание на детали!) это была «Перчаточница» - наше ост-индское судно. Нужно было привлечь внимание экипажа. Я схватил тряпку, начал размахивать над головой и хрипеть, потому что крик у меня к утру перестал получаться. Никакой реакции. На носу, на реях ни души. Тогда я бросил бочку и из последних сил поплыл наперерез. Издалека казалось, будто корабль едва ползет, а вблизи все стало иначе, он чуть не выскользнул у меня из рук. Я ухватился за обшивку у самого рулевого пера и попытался вскарабкаться наверх. Держи карман шире. «Перчаточницу» как будто намазали жиром — везде были скользкие водоросли, ракушки и - ни малейшей щели. Я чуть не вырвал себе все ногти, но залез лишь на высоту собственного роста, а затем сорвался и шлепнулся в воду. Когда вынырнул, корабль было не догнать. Такая история.
- Как тебя выкурили с нашего корвета? - мрачно спросил Пенн. Его внезапно стал беспокоить тот факт, что гостеприимством «Памяти герцога Мальборо» пользовался подлинный проходимец и уголовник. Позднее знание подробностей словно могло загладить вину перед кораблем.
- Я не знаю, как Фулль меня почуял, - вздохнул Герберт. - Роджер Фулль — старая крыса, он отвечал за сохранность документации. Ей-богу, я сидел в своей каморке как мышка и не высовывался...
- Это была капитанская каюта, - сквозь зубы проговорил Пенн.
- Прости, капитанская каюта. Я назвал ее каморкой не потому что она была маленькая или неудобная, напротив, мне там очень понравилось. Это ласковое слово: каморка. Я сидел, и вдруг в мою дверь начали колотить снаружи, а потом я услышал, как Фулль зовет меня по имени... Мне оставалось одно...
- Выйти и заявить, что произошло недоразумение?
- Я смелее, чем ты думаешь — я выпрыгнул в окно.
Оба узника замолчали. Стало слышно, как под потолком в соломе жужжит огромное тропическое насекомое. Наконец, Фрэнсис нарушил молчание.
- Твоя очередь.
Доктор не мог рассказать того, чего не знал. Предыстория его позорного заключения разворачивалась без него. Когда Койн вернулся пешком в форт Фрайт и утром ему открыли ворота, первым, кто встретил его, был Роджер Фулль. За время стоянки в форте он наслушался рассказов монбутту об ужасе, поселившемся в их лесах, он внимал рассказу чернокожей женщины со сплошной бугристой массой вместо лица: «Он поцеловал меня в глаза, и теперь вместо них — это! Нет дома, где можно спрятаться!» Рождер Фулль всего лишь хотел, чтобы Пенн больше не жил на белом свете, и потому присоветовал лорду Мередитту отправить его в верховья реки на разведку. Старый коммерсант вовсе не желал гибели Койну, и теперь бросился к нему со словами: «Моя совесть была бы отягощена навсегда, если бы ты не избежал смерти». «Я видел, как подо мной разверзся ад и оттуда вылез сатана!» - закричал сержант в исступлении. «А а что ваш доктор Пенн?» - «Он с ним поздоровался!»
Пенн вначале сидел молча, будто не услышал вопроса, затем тихонько засмеялся и смеялся все громче. Наконец, он справился с собой.
- Я колдун, - сказал он и снова принялся трястись от смеха.
Герберт покосился на него, выбирая вежливую не обидную формулировку на случай, если доктор — не жертва чужого невежества, а чужого невежества и собственного сумасшествия.
- Боже, какая бессмысленная жестокость. Можно понять, когда обвиняют состоятельных людей, но какой смысл делать это с тобой?
Пенн снова захихикал. Пока разговор шел о злодеяниях и злоключениях Герберта, док забыл о собственных несчастьях; теперь мысль о петле вызвала короткую истерику — он смеялся почти беззвучно и неостановимо: так долго, что вполне стал походить на умалишенного.
- Смысл... - он начал говорить, и в паузах между словами продолжал смеяться. - Смысла нет ни в чем, так зачем придавать смысл такому незначительному событию? Подумаешь, вздернут меня. Да, пользы никакой - так и вреда тоже.
Довольно быстро Пенн пришел в себя и замолчал. Ему стало стыдно оттого, что человек моложе его годами переносит приближение смерти гораздо более стойко. Док сидел, опустив голову, потом стал смотреть в потолок, лишь бы не встречаться взглядом с Фрэнсисом.
- По крайней мере, нас не держат в железе, - наконец выговорил он наигранно бодро. - Это шанс.
- Нет. - Герберт покачал головой. - Бронза и железо в колониях очень дорого стоят, дороже сахара. Поверь, прейскурант я знаю. Фокус в том, что далеко мы не убежим. Не смотри на понарошечную крышу: можем разобрать ее и вылезти, но мы не доберемся даже до стены. В колониях обожают бегунов. От жаркого климата люди звереют. Я видел, как обходились с самыми проворными в Порт-Ройале. Там действуют английские законы, казнить можно только через повешение, но как задерживать при попытке к бегству, нигде не сказано. Хочешь знать подробности?
- Потом расскажешь, - ответил Пенн. - Послезавтра. - И снова скорчился от смеха.
Солома на крыше стала бледнеть и погасла — снаружи солнце как всегда в здешних местах стремительно провалилось за горизонт. Пенн и Герберт сидели рядом в темноте без сна.
Фрэнсиса далеко завели собственные мысли. Возможно, случайно и бессмысленно, как то бывает с сильно напуганным человеком, его начала мучить совесть, и он бросился спорить с ней.
- Да, Роджер мне доверял. Но какие моральные обязательства могут быть перед человеком, который занимается коммерцией? Если человек — торговец — значит, он и вор, и убийца, и обидчик вдов. У моей семьи была роща в Кенте недалеко от побережья, единственное наше достояние. Она приглянулась Ост-индской компании, и нас вышвырнули оттуда с грошовой компенсацией.
Снаружи некто нетрезвый на всю округу разразился проклятиями столь разнообразно сочетанными, что Пенн ожидал в следующую минуту видеть на пороге своей тюрьмы капитана Литтл-Майджеса. Однако неизвестный прошел мимо жердяной стены узилища вдоль по улице дальше, продолжая проклинать весь белый свет.
- Когда вешают, - снова заговорил Герберт, - бывает два вида смерти. Первый — если шея сломалась сразу. Второй — если веревка затягивается медленно, и человек долго дергает ногами. У него становится багровое лицо, глаза вылезают на щеки — фу.
Прошло еще полчаса, во время которых ничего не происходило: перестали жужжать насекомые, не ходили по улице поздние гуляки. Темнота на старом складе переливалась и мерцала. Герберта тяготило молчание Пенна, он решил разговорить его во что бы то ни стало:
- Ты сколько раз бывал на казнях?
- Один раз, на отрубании головы, - нехотя открыл рот док.
- Ммм, здорово! - Фрэнсис постарался быть очень, очень милым, чтобы снова не остаться в тишине. - Отрубание головы конечно интереснее, чем повешение. А кто это был? Монмут? Говорят, было интересно. Я сам не видел, у меня мама ходила смотреть.
- Сидни, - ответил Пенн и промолчал до утра.
Помещение, куда попал док, строилось как овощехранилище, поэтому окон здесь не было, а солнце проникало сквозь неплотно уложенную соломенную кровлю. Склад появился в первый год существования форта Фрайт и никогда не заполнялось доверху. Спустя пару лет отцы колонии ощутили потребность в учреждении, которое могло бы принимать и изолировать от общества людей недостаточно добродетельных, и в сарае перестали складывать плоды хлебного дерева и увязанные снопами побеги бамбука.
События последних суток подкосили стойко переносящего жизненные сюрпризы доктора, и некоторое время он молча лежал на земляном полу так, как упал — лицом вниз, а когда заскучал и перевернулся на бок, увидел, что он не один. Уютно устроившись на старой соломе, из угла на вновьприбывшего с вежливой улыбкой смотрел Фрэнсис Герберт.
читать дальше- Удивлен? - спросил он, хотя по этикету обязанность приветствовать и начинать разговор лежит на вошедшем. - Надеюсь, да. Хочу производить впечатление приличного, благонамеренного человека, которого не встретить в подобном месте.
- Напротив, - проворчал Пенн, вынужденный встать и отряхнуть руки и одежду. - На меня ты всегда производил впечатление висельника. Именно поэтому я удивился: в нашей стране в тюрьму не всякого впустят.
Герберт рассмеялся шутке, показывая испачканные в крови десны. Пенн сел рядом, вынул из-за обшлага свою белую керамическую трубку и увидел, что мундштук откололся от чашечки; повертел в руках обломки и выбросил. Один черт кисет и огниво остались в сундучке с инструментами, а его отобрали.
- Когда два человека оказываются в одной камере, они неизбежно рассказывают друг другу, что их туда привело, - продолжил Герберт. - Думаю, и нам этого не избежать. - Пенн имел на этот счет другое мнение. Он больше всего сейчас хотел молчать и промолчал. - Начну на правах старожила, - улыбнулся Фрэнсис. - Ведь я сижу здесь почти сутки. Кстати, как думаешь, почему я сюда попал?
Пенн глянул исподлобья.
- За убийство матроса, которого якобы съели чайки?
Герберт снова расплылся в краснозубой улыбке.
- Нет, кто бы меня упрекнул, ведь он был француз. Удивление тебе к лицу, за это вот тебе правда: я шпионил на Францию, и судно, среди обломков которого я плавал, было французское. Да, вначале я служил в секретариате английской Ост-Индской компании и ходил на борту «Купца», корабля, который сейчас стоит в бухте рядом с твоей «Памятью герцога Мальборо» (какое красивое название! Не ради лести говорю — таково мое искреннее суждение). Шпионом я стал случайно. Мы шли на «Купце» из Карибского моря в Африку. Нам разрешили причалить для поправки такелажа на островах Зеленого мыса. Там есть остров Сантьягу с большим портом. Мы встали надолго, всем разрешили сходить на берег, но у меня не было денег, чтобы как следует отдохнуть. Я размышлял о своем жалованье, когда увидел из окна каюты французский пакетбот «Улыбка». Он пришел в гавань под флагом конкурирующей Ост-Индской компании и весь лоснился. Каждый, кто сходил с его трапа, был одет намного лучше, чем мы: даже матросня. Понимаешь, пакетбот просто источал аромат денег. Тогда у меня и появился план. Я знаю французский язык; добиться встречи с капитаном (его звали Милле) не составило труда. Я предложил пакет переписки Лондона с Луандой. Милле назвал сумму, которая показалась мне достаточной. Поэтому следующим ранним утром я с крадеными бумагами поднялся на борт «Улыбки», и мы тотчас снялись с якоря. Подняли один грот — и нас в момент сдуло так далеко, что не догнать. Пакетбот направлялся в Индию, что мне подходило: я рассчитывал исчезнуть из Европы года на два, а там, глядишь, все забудется. Первую неделю ничто не нарушало моих планов жить вечно, затем мы попали в штиль, и сразу после штиля — в циклон. Восемь дней — я в подробностях помню каждый — нас качало как Лондонский мост. Как же мне было плохо, Господи боже. Когда ветер улегся и закончился дождь, на корабле не оставалось ни одной сухой тряпки. Впрочем, плевать. Капитан Милле — героический человек, он каждый день по нескольку раз выходил на палубу замерять направление ветра, и когда ад закончился, сказал, что нас сильно оттащило на запад. Я в навигационных делах не понимаю, но, видимо, мы двинулись обратно на восток, и там столкнулись с «Купцом». Для меня все корабли одинаковы, и «Купца» я поначалу просто не узнал. А Милле был нежного сердца человек, кого обидел — всем прощал, и не придал значения. «Купец» вывесил флажки с приветствием и оповестил, что намерен салютовать. Мы подошли ближе, и тут я увидел на корме позолоченных нимф. На «Купце» у меня перед окном каюты висела золотая нога, я ее ненавидел. «Боже, это «Купец»! - подумал я. Потом обратил внимание, что на нас выпячены пушки, все понял и кинулся к противоположному борту. Деньги, украшения — все осталось в каюте, но я не пытался за ними спуститься, и правильно сделал. Едва я прыгнул за борт, за моей спиной все разлетелось в щепки. Англичане дали залп ядрами, а следом два — картечью; кроме меня невредимым не остался никто. Одних убило наповал, других покалечило, и они медленно тонули среди обломков. Наконец, с борта добавили из мушкетов по тем, чьи головы было видно среди хлама, и ушли. Матрос, которого мне пришлось задушить...
- Что?
Пенн прервал Герберта впервые. В интонации, с какой был задан этот короткий вопрос, содержалось множество невысказанных слов.
- У меня не было при себе никакого оружия, - принялся оправдываться Фрэнсис. - Рядом плавал кофель-нагель. Ударить им матроса по голове я не смог: оказывается, если замахиваешься, плавая в воде, сразу тонешь. Поэтому я подобрался сзади, пропустил кофель-нагель ему под подбородком и прижимал к себе до конца. Пожалуйста, не смотри на меня так, он был не жилец. В него попали картечью, разворотили лицо и глаза. Когда я повернул его к себе посмотреть, что получилось, у меня чуть сердце не встало.
- Тогда ты был прав, - согласился Пенн, про себя прибавив: «Если говоришь правду». - Продолжай.
Герберта не пришлось просить дважды. Рассказывал он с блеском в глазах и холодным орхидейным румянцем на впалых щеках — ему страшно нравилось каждое собственное слово.
- «Перчаточница» действительно прошла мимо меня, в этом я тоже не соврал. Вот как все случилось. «Улыбка» полностью скрылась под водой, я целый день и целую ночь проболтался в обнимку с пустой бочкой. Теперь вообрази: наступает утро, и из ниоткуда передо мной вырастает корабль, огромный корабль. У меня затекла шея, я не мог поднять голову, чтобы увидеть, где заканчиваются его мачты. По ростровой фигуре (теперь я обращал внимание на детали!) это была «Перчаточница» - наше ост-индское судно. Нужно было привлечь внимание экипажа. Я схватил тряпку, начал размахивать над головой и хрипеть, потому что крик у меня к утру перестал получаться. Никакой реакции. На носу, на реях ни души. Тогда я бросил бочку и из последних сил поплыл наперерез. Издалека казалось, будто корабль едва ползет, а вблизи все стало иначе, он чуть не выскользнул у меня из рук. Я ухватился за обшивку у самого рулевого пера и попытался вскарабкаться наверх. Держи карман шире. «Перчаточницу» как будто намазали жиром — везде были скользкие водоросли, ракушки и - ни малейшей щели. Я чуть не вырвал себе все ногти, но залез лишь на высоту собственного роста, а затем сорвался и шлепнулся в воду. Когда вынырнул, корабль было не догнать. Такая история.
- Как тебя выкурили с нашего корвета? - мрачно спросил Пенн. Его внезапно стал беспокоить тот факт, что гостеприимством «Памяти герцога Мальборо» пользовался подлинный проходимец и уголовник. Позднее знание подробностей словно могло загладить вину перед кораблем.
- Я не знаю, как Фулль меня почуял, - вздохнул Герберт. - Роджер Фулль — старая крыса, он отвечал за сохранность документации. Ей-богу, я сидел в своей каморке как мышка и не высовывался...
- Это была капитанская каюта, - сквозь зубы проговорил Пенн.
- Прости, капитанская каюта. Я назвал ее каморкой не потому что она была маленькая или неудобная, напротив, мне там очень понравилось. Это ласковое слово: каморка. Я сидел, и вдруг в мою дверь начали колотить снаружи, а потом я услышал, как Фулль зовет меня по имени... Мне оставалось одно...
- Выйти и заявить, что произошло недоразумение?
- Я смелее, чем ты думаешь — я выпрыгнул в окно.
Оба узника замолчали. Стало слышно, как под потолком в соломе жужжит огромное тропическое насекомое. Наконец, Фрэнсис нарушил молчание.
- Твоя очередь.
Доктор не мог рассказать того, чего не знал. Предыстория его позорного заключения разворачивалась без него. Когда Койн вернулся пешком в форт Фрайт и утром ему открыли ворота, первым, кто встретил его, был Роджер Фулль. За время стоянки в форте он наслушался рассказов монбутту об ужасе, поселившемся в их лесах, он внимал рассказу чернокожей женщины со сплошной бугристой массой вместо лица: «Он поцеловал меня в глаза, и теперь вместо них — это! Нет дома, где можно спрятаться!» Рождер Фулль всего лишь хотел, чтобы Пенн больше не жил на белом свете, и потому присоветовал лорду Мередитту отправить его в верховья реки на разведку. Старый коммерсант вовсе не желал гибели Койну, и теперь бросился к нему со словами: «Моя совесть была бы отягощена навсегда, если бы ты не избежал смерти». «Я видел, как подо мной разверзся ад и оттуда вылез сатана!» - закричал сержант в исступлении. «А а что ваш доктор Пенн?» - «Он с ним поздоровался!»
Пенн вначале сидел молча, будто не услышал вопроса, затем тихонько засмеялся и смеялся все громче. Наконец, он справился с собой.
- Я колдун, - сказал он и снова принялся трястись от смеха.
Герберт покосился на него, выбирая вежливую не обидную формулировку на случай, если доктор — не жертва чужого невежества, а чужого невежества и собственного сумасшествия.
- Боже, какая бессмысленная жестокость. Можно понять, когда обвиняют состоятельных людей, но какой смысл делать это с тобой?
Пенн снова захихикал. Пока разговор шел о злодеяниях и злоключениях Герберта, док забыл о собственных несчастьях; теперь мысль о петле вызвала короткую истерику — он смеялся почти беззвучно и неостановимо: так долго, что вполне стал походить на умалишенного.
- Смысл... - он начал говорить, и в паузах между словами продолжал смеяться. - Смысла нет ни в чем, так зачем придавать смысл такому незначительному событию? Подумаешь, вздернут меня. Да, пользы никакой - так и вреда тоже.
Довольно быстро Пенн пришел в себя и замолчал. Ему стало стыдно оттого, что человек моложе его годами переносит приближение смерти гораздо более стойко. Док сидел, опустив голову, потом стал смотреть в потолок, лишь бы не встречаться взглядом с Фрэнсисом.
- По крайней мере, нас не держат в железе, - наконец выговорил он наигранно бодро. - Это шанс.
- Нет. - Герберт покачал головой. - Бронза и железо в колониях очень дорого стоят, дороже сахара. Поверь, прейскурант я знаю. Фокус в том, что далеко мы не убежим. Не смотри на понарошечную крышу: можем разобрать ее и вылезти, но мы не доберемся даже до стены. В колониях обожают бегунов. От жаркого климата люди звереют. Я видел, как обходились с самыми проворными в Порт-Ройале. Там действуют английские законы, казнить можно только через повешение, но как задерживать при попытке к бегству, нигде не сказано. Хочешь знать подробности?
- Потом расскажешь, - ответил Пенн. - Послезавтра. - И снова скорчился от смеха.
Солома на крыше стала бледнеть и погасла — снаружи солнце как всегда в здешних местах стремительно провалилось за горизонт. Пенн и Герберт сидели рядом в темноте без сна.
Фрэнсиса далеко завели собственные мысли. Возможно, случайно и бессмысленно, как то бывает с сильно напуганным человеком, его начала мучить совесть, и он бросился спорить с ней.
- Да, Роджер мне доверял. Но какие моральные обязательства могут быть перед человеком, который занимается коммерцией? Если человек — торговец — значит, он и вор, и убийца, и обидчик вдов. У моей семьи была роща в Кенте недалеко от побережья, единственное наше достояние. Она приглянулась Ост-индской компании, и нас вышвырнули оттуда с грошовой компенсацией.
Снаружи некто нетрезвый на всю округу разразился проклятиями столь разнообразно сочетанными, что Пенн ожидал в следующую минуту видеть на пороге своей тюрьмы капитана Литтл-Майджеса. Однако неизвестный прошел мимо жердяной стены узилища вдоль по улице дальше, продолжая проклинать весь белый свет.
- Когда вешают, - снова заговорил Герберт, - бывает два вида смерти. Первый — если шея сломалась сразу. Второй — если веревка затягивается медленно, и человек долго дергает ногами. У него становится багровое лицо, глаза вылезают на щеки — фу.
Прошло еще полчаса, во время которых ничего не происходило: перестали жужжать насекомые, не ходили по улице поздние гуляки. Темнота на старом складе переливалась и мерцала. Герберта тяготило молчание Пенна, он решил разговорить его во что бы то ни стало:
- Ты сколько раз бывал на казнях?
- Один раз, на отрубании головы, - нехотя открыл рот док.
- Ммм, здорово! - Фрэнсис постарался быть очень, очень милым, чтобы снова не остаться в тишине. - Отрубание головы конечно интереснее, чем повешение. А кто это был? Монмут? Говорят, было интересно. Я сам не видел, у меня мама ходила смотреть.
- Сидни, - ответил Пенн и промолчал до утра.
-
-
25.02.2014 в 21:31-
-
25.02.2014 в 22:01