На рассвете 5 июля корвет «Память герцога Мальборо» снялся с якоря, развернул сверху вниз прямые паруса, поднял стаксели и вышел из залива Коусэнд. В Английском канале, равно как у берегов Бретани, море кипело подобно рыбному пруду. На траверзе Ла Манша корвет прошел вперед мимо длинного каравана, направляющегося в Ост-Индию. Широкопалубные торговые суда с мачтами, вознесшимися вдвое выше грота «Памяти», двигались как во сне. Их носы надрезали море и раскладывали его надвое по левой и правой раковине. Рядом шли корабли конвоя – узкие фрегаты с низкой кормой, чьи паруса казались не наполнены ветром, а набиты им, как подушки. Первым шел линкор с огромным флагом Ост-Индской компании на корме. Какой блеск царил на этом последнем корабле. Перед выходом в море его борта от носа до кормы украсили только что вырезанными фигурами бореев и апелиотов, и несомые ими гирлянды покрыли сусальным золотом. Офицеры и мичманы, одетые в кармин и индиго, не снимали своих камзолов, пока находились в широтах, где июльская жара была легкой. Толстые веселые матросы щеголяли в белых куртках практически все до одного. С полкабельтова было слышно, как на баке кто-то пилит на скрипке, и видно, как двое пляшут, сцепившись локтями. «Эхэй!» - кричал всем им капитан Литтл-Майджес и махал шляпой, а потом, повернувшись к доктору Пенну, с такой же веселой улыбкой сказал: «Они едут в ад, и каждый пятый – покойник».
- Вот что бывает с теми, кто мелочится! – громыхнул у них за спинами лорд Мередитт. Владелец «Памяти» возник на шканцах внезапно, и его появление заставило Литтл-Майджеса перестать опираться на планширь, принять менее развязную позу и надеть шляпу. Мередитт без одобрения поглядывал на линкор и презрительно приподнимал губу, оглядывая остальные корабли каравана. – Они уйдут и вернутся такими же бедными, какими уходили, а своим трудом заработают едва ли более, чем проедят в пути. Может, по возвращении хватит еще на пару сапог. Не к тому я веду вас.
Сказав это, сэр Юэн постоял еще, щурясь на солнце, и ушел в свою каюту.
13 июля «Память герцога Мальборо» достигла Бискайского залива. Здесь по-прежнему воды пестрели кораблями самых разных флагов. Не раз, а два-три раза в день по горизонту или в непосредственной близости проходили и дорогие соотечественники, и французы, и португальцы. Ветер благоприятствовал, и 20 июля корвет без приключений достиг Геркулесовых столбов. Отсюда Мередитт приказал взять мористее и уйти с нахоженных торговых маршрутов. В беседе с Пенном Литтл-Майджес заметил, что это разумно.
Наступило 25 июля.
Утро этого ясного дня, благословленного душным солнцем и пугающе слабым ветром, капитан встретил на полуюте за пристальным рассматриванием западного полукружия горизонта в подзорную трубу.
- Милорд, а нас преследуют!
читать дальше– сказал он, когда Мередитт поднялся по трапу и указал на юго-запад, где в отдалении ясно различался силуэт гафельной шхуны. Сэр Юэн принял из рук Литтл-Майджеса трубу и посмотрел в указанном направлении.
- Вздор. Двухмачтовая калоша. И с чего ты взял, что она нас преследует, если она впереди? Совсем с ума сошел. Это потому что на берег в Плимуте не ходил, а здесь наверстываешь, - и Мередитт показал большим пальцам и мизинцем высоту бутылок, которые обычно появлялись на капитанском столе.
- Милорд, - вздохнул кэп, своим смиренным видом давая понять, что камень упал далеко от цели, - она у нас на правой скуле с того дня, как мы вышли из Портимана. Кроме того, эта шхуна стояла с нами в заливе Коусэнд и, я думаю, отвалила оттуда одновременно с нами.
- Именно она? - Мередитту не нравились аргументированные возражения.
- Удлиненный бушприт, полностью обнаженный полуют с пушками, ни одного украшения по всему корпусу и смоляная полоса по вельсу. Это шхуна «Рид», где я провел четыре в задницу провалившихся года моей жизни, - быстро проговорил Литтл-Майджес. - В военное время «Рид» была авизо королевского флота, и сейчас это корабль его величества без ранга, а капитаном на ней по-прежнему Ник Файбер, чтоб он сейчас завтракал и подавился.
- За что ты его так?
- На «Риде» был увлекательный обычай пороть мичманов.
Мередитт рассмеялся, махнул рукой и повернулся, чтобы уходить. Но отчего-то прежде еще раз оглянулся на капитана. Тот смотрел на нанимателя с необычной для себя серьезностью.
- Когда мы придем на место, команда Файбера с нами разделается.
Сэр Юэн уже приподнял верхнюю губу, чтобы ответить и сказать, какой все это вздор, но еще раз встретился глазами с Литтл-Майджесом и закрыл рот. Однако промолчать он тоже не мог, и потому бросил сварливо:
- Так оторвись от них!
- Файбер занял позицию мористее. Если мы попытаемся уйти от него в открытое море, у него будет преимущество, не говоря о том, что «Рид» в полтора раза быстрее нас при фордаге и вдвое — при галфвинде. Если мы развернемся к берегу, через час он заметит наш маневр, а еще через пять — снова будет у нас на правой скуле. Единственный шанс — повернуть назад.
Кэп окончил свой небольшой доклад и прикрыл глаза, зная, что последует. Он услышал, как Мередитт подошел ближе, почувствовал, как он наклонился и дважды выдохнул ему в лицо жареной курицей и табаком, - это сэр Юэн приблизился и с высоты своего роста слегка наклонился к капитану, чтобы прошипеть:
- Нет.
26 июля прошло, за ним — 27-ое. На исходе дня капитан, все время следивший за горизонтом неотрывно, увидел нечто необычное. Далеко к западу на морской поверхности в лососевом закатном свете лежало темное пятно. Напрягая зрение, можно было разглядеть, что это полотнище паруса, натянутое между реем и обломком стеньги. Литтл-Майджес завертел головой и увидел ближе к курсу корвета угол ящика и толстую доску.
- Взгляни, - сказал он, протягивая трубу Пенну, который в последнее время тоже пристрастился вечерами грустно выпивать, глядя на шхуну, висевшую на горизонте в одном и том же месте, как галлюцинация.
Док взял в руки трубу и, как и всякий иной раз, когда ему в руки попадал этот предмет, принялся рассматривать все подряд. Ему нравились ощущения, возникающие в голове, когда далекие предметы начинают казаться близкими.
- Облако интересной формы, - комментировал увиденное Пенн. Тем временем здоровенный топляк — полунаполненный бут или что-то еще - гулко стукнулся о борт ниже ватерлинии. Кэп стал нервничать и требовать трубу назад, а док уклонялся и перебегал от борта к борту, глазея на что придется. - О, там человек, - заметил он, наведя трубу на черную половину океана. Литтл-Майджес кинулся к нему и перегнулся через планширь.
- Где?! Не вижу. Ты уверен?
- Не знаю. Я вижу голову, руки... - задумчиво говорил Пенн и крутил кольцо окулярной трубки.
Кэп утратил терпение и выхватил инструмент, но сколько ни шарил по темной воде, ничего не мог разглядеть.
- Вон. - доктор указал рукой на только ему видимую точку. - Ты опять не туда смотришь. Он двигается, мы проходим мимо. Теперь он уже вон там.
- Лечь в дрейф! - заорал Литтл-Майджес что было легких. - Живо найди Пайка, пусть командует фоку в дрейф.
Пока убирали паруса, «Память герцога Мальборо» развернуло на шесть румбов, и вечерняя заря осветила потолок капитанской и пассажирской кают. Мередитт проснулся от света в окнах и вышел на палубу узнать, в чем дело. А там уже было все: человека за бортом не видали давно, и каждому хотелось стоять впереди всех. На воду спускали шлюпку с четырьмя матросами и Пенном. Док показывал, куда править. Вот уже их кормовой фонарь стал еле виден, и Литтл-Майджес с остервенением крутил в руках бесполезную подзорную трубу. Прошло около четверти часа — фонарь шлюпки стал приближаться. Кэп выхватил трубу, так что чуть не уронил ее за борт, и прильнул к окуляру.
В желтом круге света было видно, как Пенн склоняется над человеком, лежащим головой на корме. Тот протягивает руку, берет у дока флягу и жадно пьет. Капитан сложил трубу и выдохнул.
- Амен. Сегодня мы все узнаем что-то интересное.
Однако он ошибся; его улов смог рассказать свою историю только на следующую ночь. В первые часы после того, как его подняли на борт, спасенный мог только стонать и закатывать глаза. Страдания бедняги усугубляла жестокая перевязка в исполнении доктора Пенна. Кисти рук с наружной стороны и шею кораблекрушенца — там, где ее открывал ворот сорочки — солнце сожгло до мясных волдырей, и Пенн не упустил возможность в свете капающего маслом фонаря рассмотреть, как обнажаются слои дермы под пузырем с лимфой, и какие формы кристаллизации морской соли остались на отмерших кожных лаптах.
Сутки после этого, с вечерней до вечерней зари, спасенный проспал беспробудно на койке, которую уступил ему капитан. Сам Литтл-Майджес ушел ночевать в узкую как гроб каюту дока, а Пенна отправил стеречь больного, чтобы тот не вздумал преставиться. В уединении капитанской каюты доктор Пенн провел полный медицинский осмотр бутылки оставленного гостю кларета из запаса сэра Юэна и выпил за здоровье пациента. Тот уже не казался умирающим и, кажется, комфортно устроился. Очень узкая кровать, которая становилась причиной дурного настроения тучного Литтл-Майджеса по утрам, его гостю оказалась впору, и он морщился лишь изредка, если задевал забинтованной рукой о стену. Он был строен до хрупкости и, глядя ему в лицо, наблюдатель невольно думал о его благородном происхождении. Очевидно, в том были уверены и капитан, и судовладелец, если один пожертвовал ему свое ложе, а второй осыпал подарками, каких не видел никто из команды: и вино, и из свежего берегового запаса почти не окаменевшее миндальное печенье, и пара тонкого белья.
На полностью безволосой, с выпуклыми ребрами груди пациента Пенн увидел медальон. Док недолго колебался, трогать ли его: от врача не стоит скрывать никакие части тела, в том числе драгоценные. Расстегивая крохотный золотой крючок, он ожидал увидеть нечто необычное, и все равно удивился: медальон заключал в себе портрет своего же владельца. На левой створке было выгравировано «Фрэнсис Греберт», на правой с большим искусством светлой и яркой эмалью по слоновой кости выведено изображение гостя «Памяти». Н своем портрете он был так же хрупок и смотрел ласково. Док тихонько повернул голову спящего на бок, чтобы рассмотреть его не только анфас. Приблизив фонарь, поднял ему веко, чтобы сличить цвет глаз, хотя больной зашевелился и мог проснуться. Если это не было двойным совпадением, Фрэнсис весьма походил на тех Гербертов, чья семья подарила возлюбленных гениальному де Верру и бездарному королю Иакову. Пшеничные локоны вокруг удлиненного лица при пепельно-темных усах и бороде; большие карие глаза, выражающие полное безразличие ко всему благодаря тяжелым верхним и нижним векам и идеальной внутренней симметрии относительно зрачка. Пенн закрыл медальон и подумал, что Фрэнсис мог заказать его перед плаванием, чтобы в случае, если его неузнаваемые останки выбросит на берег, нашедшие могли узнать, какой улыбкой прежде улыбался тот, чей прах они не без отвращения закопают поодаль, предварительно лишив сапог. «Какая самовлюбленность», - с осуждением и нежностью подумал Пенн.
Фрэнсис Герберт вышел на палубу вечером следующего дня - в сорочке, кулотах и чулках Мередитта, из каковых каждый предмет был тонкой выделки, но для нового хозяина широковат.
К его пробуждению сэр Юэн велел поставить на шканцах стол под батистовой скатертью и сервировать его. Со стороны грота стоял вызванный прислуживать Джек Морда и держал канделябр со свечами. Их пламя здесь, под защитой полуюта, оставалось полностью неподвижным. Со стороны бизани встал Ларри. Он держал бутылки, которые не поместились на столе. Хозяин, несмотря на духоту, сидел одетый в свой зеленый с золотом жюстокор, полы которого мерцающей складкой заломились на стуле, и в разных ритмах постукивал по тарелке ногтями. В скудной корабельной обстановке Мередитта тяготило отсутствие поводов пускать пыль в глаза.
Стол на четыре персоны был наскоро переделан из подставки под глобус, изъятой у капитана. Уместились на площади чуть больше салфетки блюдо с куриным пирогом и ваза с яблоками, также четыре прибора. Предметам было тесно, но они, по крайней мере, не соперничали за право лежать на своих местах. Люди — совсем другое дело.
Рядом с Мередиттом свое законное место занял капитан, третий стул дожидался тощего зада Фрэнсиса, а на четвертое место Литтл-Майджес простодушно позвал Пенна. Лейтенант Пайк был неприятно удивлен, увидев, что на месте, которое он законно должен был занимать по старшинству звания, сидит доктор и уже препарирует пирог. Бедняга пуританин до того с час наблюдал за приготовлениями: видя четыре прибора, он рассчитывал поесть праздничного. Теперь он только поиграл желваками на скулах и ушел ни с чем.
Фрэнсис обещал выйти тотчас к появлению на шканцах Мередитта, но опоздал: милорду пришлось дожидаться его около четверти часа, и он постукивал ногтями о край тарелки все быстрее и громче. Однако, появившись, новый пассажир так приветливо со всеми поздоровался, что чело сэра Юэна немедленно разгладилось. Окинув взглядом своих сотрапезников, судовладелец заметил про себя, что подобного Фрэнсису недурно держать на корабле хотя бы ради того, чтобы не забывать, как выглядят люди общества. Ни испитая физиономия Пенна, ни мясистая ряха Майджеса не были созданы радовать глаз, тогда как мистер Герберт нес с собой праздник. Он будто сейчас выбежал из наполненной людьми залы вдохнуть росистого вечернего воздуха, дать отдохнуть себе от звуков трио-сонаты. В его подлинно больших глазах отражались канделябры и серебряная посуда, а заскорузлые юферсы на вантах не отражались.
- Я так рад, - произнес он и красивым движением развернул салфетку. - Я ведь успел проститься с жизнью... Но теперь я понимаю, ради чего я так страстно старался в ней удержаться.
Литтл-Майджес внимательно взглянул на Пенна и указал глазами вперед, туда, где на горизонте упрямо висели три фонаря на носу, борту и корме шхуны «Рид». Док проследил направление его взгляда и поднял брови. «Ты думаешь, они забросили его к нам?» - «Я не исключаю».
- Расскажите нам о себе и своем злоключении, мистер Герберт. - обратился к гостю капитан, демонстрируя, будто здесь он — милостивый диктатор. Светский тон шел ему как корове седло.
- Не мистер, милорд Герберт. - одернул его Мередитт.
Фрэнсис не протестовал ни против одного обращения, лишь искусно покраснел и спрятал улыбку за салфеткой.
- Знаете, господа — чайки!... - сказал он со вздохом. - Такие милые птички, с желтыми лапками... Когда они на твоих глазах набрасываются на человека и начинают отрывать от него кусочки... Я сразу нырнул, когда это увидел, и старался выныривать за глотком воздуха редко-редко.
Фрэнсис прикрыл глаза рукой, словно заново переживая рассказанное. Мередитт сочувственно поцокал языком: «Я рад соболезновать всякому, кто слабее меня».
- Судя по глубине ожогов, вы пробыли в море не менее трех дней, - заметил док.
- Четверо с половиной суток, - вздохнул Герберт, и это прозвучало искренне.
- У вас должен был быть источник пресной воды.
- Бочонок на пять галлонов, практически пустой. Я пил трижды в день и один раз ночью, по два-три глотка.
- Тогда вам повезло, что еще одного спасшегося съели чайки. Иначе в бы не дожили до нашего прибытия, - с неожиданной злостью сказал Пенн. «Убил человека из-за воды и вешает нам лапшу на уши? А парень далеко пойдет!» - читалось в ответном взгляде кэпа. Мередитт почувствовал, что разговор зашел не туда и властным жестом приказал доку воздержаться от дальнейших реплик.
- Думаю, милорд Герберт лучше расскажет нам все по порядку, чем мы станем то и дело прерывать его своими вопросами, - проговорил сэр Юэн свирепо.
Фрэнсис наградил его своей застенчивой улыбкой и начал свое повествование. По его словам, он служил в качестве клерка в Ост-Индской компании, продвигался по службе благодаря знанию языков и достиг должности переводчика. Насколько можно было понять из нескольких мимоходом брошенных замечаний, семья Герберта постоянно проживала во Франции, а обстоятельства вынудили героя изучать испанский и португальский. Несколько раз за свою недолгую жизнь (ему было всего двадцать четыре, на три года меньше, чем Пенну, капитану и Мередитту) он четырежды пересекал Атлантику, дважды посещал Гвинею — золотую Аккру и порт Сент-Джеймс, откуда для карибских пристаней сгружали чернокожий товар, нестерпимо пахнущий мускатным орехом в своих переполненных трюмах. В этот раз на маленьком быстроходном тендере он и четверо счетоводов спешили из Сент-Джеймса в Нант. На полпути, у западного берега Африки, их настигла беда.
- Утром вдалеке мы увидали мачты с британскими вымпелами. Судно шло на изрядной скорости с северо-запада: этим курсом некоторые купцы возвращаются с Ямайки прямиком в Африку, если сахар и ром не нужно завозить в метрополию. Капитан, царствие ему небесное, скорректировал курс. Корабль подошел поближе, мы увидели, что он и вправду наш. Это было «Прощение» - двухпалубное грузовое судно, одно из самых больших и хорошо вооруженных. В компании его чаще называли «Перчаточница» из-за ростровой фигуры. Я не знаю того перчаточника, чья жена позировала для украшения судна, но если вы ее увидите, с другой не спутаете: она вот такая!
Фрэнсис скорчил рожу и схватил себя за уши. Мередитт весело засмеялся. Пенн и Литтл-Майджес не засмеялись.
- Никто не успел вовремя понять, что с «Перчаточницей» дело неладно. Сейчас я воскрешаю в памяти его ход и понимаю: она выглядела заброшенной, на ней не было видно ни единой живой души! Когда расстояние между нами сократилось, мы отсалютовали. Ответа не последовало, но капитан сказал, что это нормально, что он не такое видал. Потом он приказал лечь в дрейф. Он ведь собирался послать «Перчаточнице» шлюпку, и ожидал, что на ней тоже уберут паруса... Он слишком поздно понял, что «Прощением» никто не управляет, его несет по ветру со страшной скоростью, будто все трюмы опустошены, а мы — прямо у него на курсе. Мы стали спешно ставить паруса. Все вывалили на палубу. Я стоял на носу, так и мне дали какую-то веревку и сказали: тяни, твою мать, тяни... Помню, я увидел рожу ведьмы-перчаточницы прямо над собой, потом меня подбросило как на трамплине. Я успел подумать: ну вот, послужил в Ост-Индии, все понравилось... Потом я вынырнул из воды и увидел, что сатанинский корабль идет дальше, а наш тендер висит у него на носу как забрало. Меня стало засасывать под киль, я насилу выплыл. Второй спасшийся был наш лоцман, его контузило. Он лежал на решетке люка, вместе с которой его вбросило, и сказать ничего не мог. Потом на нас напали чайки. Когда они отстали, оказалось, у лоцмана объедены лицо, шея и спина, до костей.
- У нас есть Пайк, он помолится за вашего лоцмана, - пообещал Мередитт.
- Это было бы очень мило с его стороны, - потупившись, отозвался Фрэнсис.
- Капитан, оставьте в покое пирог, что вы, в самом деле, как чайка, - усмехнулся сэр Юэн. - Командуйте, мы меняем курс. Я должен увидеть, куда ушла «Перчаточница».
Маркус Гиретц. Мужчина в классическом одеянии, предположительно — Филипп Герберт, 4-ый граф Пемброк. 1610.
-
-
18.08.2013 в 18:29самое время начать делать сноски с пояснениями.
чувствую себя Огреном: "Полагаю, я должна быть польщена? - Не знаю, что это за поза, но если тебе так привычнее..."
-
-
18.08.2013 в 21:49Мористее обычно означает "дальше от берега", если дело происходит возле побережья. Термин это или жаргон. затруднюсь определить, но в книгах о морской истории это слово любят.
-
-
18.08.2013 в 22:02-
-
18.08.2013 в 22:16