Памяти всех

Сегодня самое время, пусть и с опозданием, вспомнить Джеймса Скотта, герцога Монмута. Некруглые 328 лет назад, 15 июля, ему отрубили голову. Еще чуть-чуть, и приговор его политическому двойнику вынесли бы ровно в эту годовщину.
Как известно, Джеймс претендовал на английский трон на правах сына Люси Уолтер, любовницы короля Карла II; но потерпел неудачу и был обезглавлен. Современники сомневались, был ли Карл его отцом, и наиболее вероятное авторство приписывали Роберту Сидни, основываясь на известных обстоятельствах жизни Роберта и Люси, а также на простом портретном сходстве.



Вот они: Люси, Джеймс, Роберт.

О жизни этих людей можно рассказывать очень долго, но есть особенно любопытные эпизоды. Усадьбу семьи Люси Уолтер сожгли сторонники Кромвеля в 1644 году. Люси тогда было 14, и она сбежала в Лондон. В книге воспоминаний об английском дворе, записанной гораздо позже, в 1675 году, говорится, что в середине сороковых в Лондоне мисс Уолтер стала любовницей Алджернона Сидни Правда это или нет, но летом 1648 года она уже в Голландии, среди английских эмигрантов-роялистов, и находится в близкой связи с младшим братом Алджернона Робертом, а осенью — с будущим королем Карлом II. Джеймс родился 9 апреля 1649 года, после того, как Карл I закончил дни под топором, и его сын Карл стал называться королем в изгнании.
Зачем Карл Карлович признал неизвестно чьего ребенка своим бастардом, неизвестно. скорее всего, он не предполагал, что из этого проистекут серьезные неприятности. В 1658 году умела Люси, в 1660 произошла реставрация английской монархии, в 1668 году умер Роберт Сидни, в 1683 году казнили Алджернона, в 1684 умер Карл, в 1685 Монмут попытался захватить власть, подняв восстание против наследника Кара Джеймса II, бывшего герцога Йоркского, за что тут же лишился головы.
Обычно "восстание с вилами" рассматривают как религиозный конфликт: Джеймс Йоркский — католик, Джеймс Монмут — протестант. Но проблема, конечно, была еще и в личности Йоркского. Гадкий был тип. Суды над "политическими преступниками", участниками восстания, вел судья Джеффрис, конченый негодяй. В результате совместного полного истребления и выселения в колонии инакомыслящих всего за три года, к 1688, инакомыслящими сделались поголовно все жители Англии и попросили Джеймса II освободить занимаемую должность.

Так вот.
Знаете, что удивительнее всего? До сих пор в дискуссиях приходится встречать людей, которые терпеть не могут беднягу Монмута. Его называют глупым безответственным мальчишкой, винят в последующем кровопролитии, а последовавших за ним людей называют одураченными.
Да, Монмут не был военным гением. В отличие от своего дядюшки, он вообще умом похвастаться не мог. Однако он был человеком, за которым пошли другие люди в поисках свободы и лучшего, правильного, справедливого будущего для своей страны. Из безграничного уважения к этим людям можно и Монмуту сказать спасибо.

@темы: кровь XVII века

---

Сэр Чарльз Пирс

Задавшись целью рассказать о как можно большем числе одногодков Пенна, я не мог не отыскать хотя бы одного примечательного соотечественника своего героя. Сэр Чарльз интересен тем, чем ничем не интересен. Он родился Лондоне в несложной семье (хотел написать — "в простой", но вышла бы совсем какая-то ЖЗЛ) и до 1701 года (до сорока лет) занимался торговлей солью. В 46 лет посвящен в рыцари, в 53 года стал председателем Ост-Индской компании, в 54 — лорд-мэром Лондона, после чего скоропостижно завершил карьеру.
Думаю, эта бледная, но очень трудолюбивая моль почтит мой сюжет своим присутствием.

@темы: кровь XVII века, ровесники Пенна

---

История оленьего мешка

3 июля 1688 с трех сторон к первому дому у каменного моста в Плимуте приближались четыре человека.
Первый из них, юноша не более двадцати трех лет, плыл на плоскодонной лодке сверху по течению. Вода на веслах уже была солоновата от близости залива Коусэнд. Единственное, что лежало на дне лодки, был небольшой, но тяжелый мешок из оленьей кожи. Пятиунциевую золотую застежку плаща юноша заколол, повернув камеей внутрь, но чистое золото поблескивало в складках сукна под каждым фонарем. С прозрачного некрасивого лица не сходило выражение страха. Гребец едва справлялся с течением и постоянно озирался, боясь пропустить нужный дом: грести назад было бы выше его сил. Когда в окнах домов над каналом зажигался свет и в проеме показывалось чье-то лицо, молодой человек надвигал шляпу на глаза, прятал подбородок в плащ и тихонько бормотал: «Все будет нормально, все будет хорошо».
Со стороны рыбного рынка по мостовой шли два молодца с общей длинной лестницей на плечах. Из-под вислополых черных шляп торчали только подбородки. Шли они в ногу, весело, и на боку каждого висел тесачок.
С третьей стороны, из переулков за рынком, небыстро, но целеустремленно двигался доктор Пенн. Накануне он получил от лорда Мередитта вознаграждение за рейд с Финдли на борту и вкупе с вознаграждением - возможность сойти с корвета. «Память герцога Мальборо» стояла на якорной стоянке там же, где и в день, когда Финдли еще был жив.
Начиная с полудня Доктор Пенн побывал «У Трех золотых львов», «У Стервятника», «У маленького кита» и теперь возвращался в заведение «Под тремя окнами», где оплатил вперед комнату. Бугристая мостовая то и дело пыталась его остановить, но док сохранял спокойствие. Наконец, он вышел к дому, который показался ему похожим на «Под тремя окнами», отыскал дверь, встал на каменную ступень каблуками обоих сапог и взялся за дверной молоток. В первый раз ему в руку вместо ручки молотка сунулся горшочек с бутоньеркой из фиалок — второй такой же висел, привязанный цепочкой к чугунному завитку с другой стороны двери. Пенн разжал пальцы, снял с них липкие синие лепестки и уж вдругорядь схватился точно за ручку молотка. Качнувшись взад-вперед, поднял ее и стукнул в дверь.
Хозяин услышал стук в дверь и занервничал. Он ожидал гостей, но не с парадного входа, и глянул на улицу из-под занавески, прежде чем подойти к двери. Увиденное успокоило хозяина: всего лишь поздний гуляка, который, к тому же, пришел один и, несмотря на крайнюю степень опьянения, не стучал бутылкой в окно, выкрикивая богохульства. Хозяин предположил наиболее вероятное, и не ошибся: перед ним судовой врач, который посчитал ниже своего достоинства напиваться с матросней, потому теперь в одиночестве совершает свое удивительное путешествие по изменившемуся после четырех пинт вина городу.
- Мессер, сожалею, все занято, - сообщил хозяин, приоткрыв входную дверь на ширину стопы.
Пенн собрался с силами и отчетливо произнес:
- Оплачено.
Хозяин сделал брови домиком.
- Мессер, я вас уверяю, вы бронировали апартамент в другом месте. Вспомните название, и я вам подскажу кратчайший путь.
Пенн нахмурился, попытался сфокусировать взгляд на собеседнике, вдохнул и выдохнул несколько раз, прежде чем почти без помарок произнести:
- Под тремя окнами.
- Это рядом, вы ошиблись всего двумя перекрестками. Позвольте, - хозяин протиснулся в дверь, которую окаменевший от вина гость мешал открыть широко, и стал показывать путь рукой. - Обойдете эти дома слева, взойдете на этот мост, а на той стороне реки повернете вновь налево. А там уж спросите, там близко.
Пенн молча кивнул и освободил крыльцо.
В это время юноша в лодке оглянулся вокруг еще раз и увидел, что, по приметам, прибыл туда, куда стремился. Прямо перед ним дышала сквозняком холодная черная арка моста, по левую руку наматывало водоросли мельничное колесо, по правую в реке отражался дом в два этажа, и к воде от его черного ход вела вставленная в нишу каменного берега лестница. Юноша встал в полный рост и тут же присел, расставив руки, потому что лодка опасно закачалась. Он успел ухватиться за плеть плюща и кое-как притянул свой челн к стене. Там нащупал под покровом пятипалых листьев кольцо и немало времени потратил, приматывая к нему конец с носа лодки. Затем нагнулся, нашарил под банкой еще один моток веревки и увязал один конец вокруг горла мешка, а второй закрепил на втором металлическом кольце, скрытом плющом. Теперь юноша тщательно проверил крепость обоих узлов и только тогда, присев на корточки, опустил в воду мешок — осторожно, чтобы не раздалось ни малейшего плеска. После вновь неуверенно поднялся на ноги и ухватился за лесенку ко крыльцу. Поначалу дело пошло неплохо, но стоило юноше поставить одну ногу на нижнюю ступень, лодка, принайтованная только носом, стала разворачиваться перпендикулярно течению. Путешественник закричал высоким голосом и повис на лестнице. На крик из окна высунулся хозяин.
- О, это вы! - крикнул он. - Осторожнее, прошу вас. Сейчас я открою дверь.
Юноша успел сам забраться за самый верх лестницы, пока ему не подали руку и не помогли ступить на землю.
- Где же ваши вещи?! - воскликнул хозяин, пока его гость отряхивал кулоты на коленях и проверял, не порвал ли чулки.
- Все необходимое — при мне, - твердо ответил юноша.
Тем временем у моста Пенн столкнулся с обоими молодцами в обширных шляпах и их лестницей. Ведомый собственной звездой, док попытался пройти прямо между ними. Парни ни с кем не желали ссориться, поэтому, видя джентльмена под штормовым компасом, дружно крякнули и приподняли лестницу над головами, чтобы прохожий проходил там, где ему нравится, раз у него праздник. Хоть Пенн и был небольшого роста, нижним краем лестницы молодцы все же сняли с него шляпу. Пенн прошел еще несколько шагов, прежде чем ощутил, что ветер стал бросать ему в лицо его воздушные пепельные кудри, поэтому остановился, обернулся и указал рукой на того лестничных дел мастера, который шел позади. Бог знает, что хотел этим сказать. Парняга сам заметил случившееся, поставил на землю свой конец лестницы, поднял шляпу дока, отряхнул ее и подал со словами «ваша шляпочка, дядя». Пенн посмотрел на него хрустальным взглядом и спросил:
- Под тремя окнами?
Собеседник понял, что дела у загулявшего джентльмена совсем плохи, поэтому сам надел на него шляпу, поправил, чтобы кокарда была справа, подхватил лестницу на плечо и на прощание крикнул:
- Несомненно, дядя.
Пенн остался на перекрестке рассматривать что-то вдалеке, время от времени поворачиваясь на каблуках то в одну сторону, то в другую.
А в доме у моста начали разворачиваться события роковые для некоторых участников. Хозяин пригласил молодого человека в дом и провел его к лестнице, уходящей под землю. «А вот и мистер Лоренц!» - крикнул он и толкнул гостя в спину, чтоб тот шел вперед. Подвал в доме был устроен особым образом. Вниз вела достаточно крутая, но все же оснащенная перилами лестница, и внизу гостя не ждали полки с бочками и ящики с капустой. Пол был замощен камнем, в пустых стенах проделаны ниши для светильников. Длинное пустое пространство подземной комнаты уходило в темноту, и в самом дальнем, практически неосвещенном углу стоял единственный предмет мебели — кресло. Сейчас его занимал некий хорошо одетый мужчина. Оттого, что в комнате не было ни другой мебели, ни окон, невозможно было понять, высок этот человек или мал ростом, но его необыкновенно горделивая осанка заставляла поверить, что он исполин. Юноша спустился из более ярко освещенных комнат первого этажа и моргал, привыкая к темноте. Лицо сидящего оставалось для него в полной тени, в круг от свечи попал только один ботфорт золотистой кожи с золотой пряжкой. Неизвестный встал и сделал шаг навстречу. Как только свет упал на его лицо, юноша попятился и опустил глаза. Вытянутую, одутловатую физиономию мужчины покрывал толстый слой пудры. Глаза-щелки между набрякшими веками смотрели остро; не представлялось возможным определить их цвет. В пудре совсем пропали и брови, и ресницы. Этот человек был и похож на свои портреты, и казался карикатурой на них. Недавно он пил или ел, после чего промакнул губы салфеткой, и теперь в углах рта, где не было пудры, стала видна его собственная кожа, покрытая красным морским загаром, вся в мелких морщинкам и трещинках. В правой руке мужчина держал трость черного дерева.
- Ваше величество, - без голоса сказал молодой человек и согнулся в глубоком поклоне. Он так и продолжил говорить, в позе почтения и ужаса, с разведенными в стороны руками, держа лицо параллельно полу, словно обращаясь к своей левой туфле. - Я глубоко поражен отвагой, с которой... по причине которой...
- Я ничего не боюсь, - скрипуче ответил король Джеймс Стюарт и перебросил трость в другую руку. «Кроме свои подданных», - сказал бы с ненавистью доктор Пенн, если бы вышел в эту минуту из темноты. Однако Пенн именно в эту минуту путешествовал от стены к стене на волнах высокого и ровного опьянения, пока ноги вновь не привели его на крыльцо с фиалками.
- Ближе к делу. Что у вас есть? - спросил Джеймс.
- Я привез доказательства существования Золотой горы, - юноша, наконец, выпрямился. - Это золотые булыжники, то есть булыжники из золота. Камни. Обломки. Мешок золотых булыжников, которые набрали голландцы, которые...
- Излишне, Лоренц, - проскрипел Джеймс, - Я знаю о существовании Золотой горы больше многих и знаю, что это непреложный факт. Меня интересуют другие доказательства: доказательства того, что вы подлинно знаете к ней дорогу.
Юноша растерялся, а хозяин, который тенью стоял за порогом, не мог скрыть беспокойства. В это время Пенн поднял голову и увидел, что с перил каменного моста в мансардное окно дома с фиалками ползет лестница. Вот незапертые ставки с легким звоном распахиваются, и лестница твердо ложится на подоконник. А вот уже и двое молодцов бодро бегут по лестнице практически над головой дока: видны подошвы их башмаков. Пенн протянул руку к горшочку с фиалками, замер и сделал-таки правильный выбор: взялся за дверной молоток.
- У нас немало доказательств, - вернул своему голосу уверенность юноша и сделал еще один полупоклон с изящным креном вправо. - Рисунки, какие возможно сделать только с натуры; грамота за подписью эфиопского епископа...
- Если будет позволено, я думаю, вид золотых булыжников как ничто иное убедило бы в достаточности его информированности, если бы он показал их, - вставил слово хозяин.
- Я бы взглянул на подпись епископа, - повысил голос Джеймс. - Документ у вас?
- Чтобы доставить его, потребуется не более двух дней, - ответил юноша с красивым поклоном на левую сторону.
В это время раздался негромкий и неровный стук во входную дверь. Хозяин обернулся и увидел кого-то на лестнице между первым и вторым этажами. Он не удивился, но начал отчаянно жестикулировать: мотал головой, запрещающе грозил пальцем, выставлял вперед ладони и наконец зашипел: «Рано!» Его отчаянной жестикуляции не видел Лоренц, стоявший к хозяину спиной; не замечал сигналов его величество Джеймс, лишенный инстинкта самосохранения в той же степени, что и совести; но главное — не разглядели запрещающих жестов и за стуком собственных подошв не расслышали слова «рано» те, к кому оно было обращено.
Через несколько секунд в комнате без окон смешалась куча-мала. Некто в черном ворвался в дверь мимо хозяина, бросился на мистера Лоренца и воткнул ему тесачок в печень. Второй в черном налетел следом и тоже причинил рану несчастному, но промахнулся и, вместо того, чтобы перерезать ему горло, полоснул его по щеке.
На руке Джеймса навсегда остался шрам от куска черепа капитана, которому на борту «Золотого дьявола» в паре шагов от герцога Йоркского разнесло ядром голову. Джеймс втянул ноздрями запах крови, и его лицо расплылось в улыбке. Он подскочил к дверям и ударил первого нападавшего в лоб набалдашником трости. Тот охнул и сел, оставив нож в печени Лоренца. Второй увернулся от удара, но его величество Джеймс ловко вынул пистолет из-за голенища и, держа обоих разбойников на мушке, отступил к креслу, одним пинком отбросил его к стене и открыл себе путь к двери в половину человеческого роста; за ней и скрылся, причем его никто и не думал преследовать.
- Он еще не сказал, где золото! - в голос закричал хозяин. - Эх, вы! - и повернулся к Лоренцу с выражением неуместного сочувствия на лице. Тот держался за правый бок своими длинными пальцами и смотрел на всех троих скорее ошарашенно, нежели с ненавистью или страхом.
- Теперь и не скажет... Я пойду посмотрю в его лодке, - сказал второй разбойник и вышел. Первый сидел на полу и сучил ногами от боли; рана на лбу обещала быструю потерю крови, несколько минут тошноты и приятное забытье перед агонией, но разбойник пытался подняться и пойти за своим товарищем, чтобы не дать ему одному найти сокровище.
Хозяин засопел. Он хотел сам сбегать и на всякий случай лично осмотреть лодку, но боялся оставить Лоренца: вдруг тот все же решит рассказать, где его вещи. Вряд ли он бросил бы их под открытым небом.
- Черт с тобой. Посмотри в лодке и зови врача, он от мельницы в третьем доме на той стороне.
Доктор Пенн пошел по мосту до середины и обратно, где, словно в первый раз, увидел проложенную от мостовых перил к открытому окну лестницу. Док легко взгромоздился на перила и посмотрел в пятнадцатифутовую бездну под ногами. Далеко внизу, в желтом прямоугольнике света от окна первого этажа, можно было различить мелкую брусчатку. «Только дурак пошел бы над этой пропастью», - громко объявил Пенн и, непринужденно балансируя шляпой, перебежал по лестнице на крышу и нырнул в окно.
Хозяина тем временем охватила тревога - ведь прежде чем в дом ворвались убийцы, в парадную дверь вновь стучали, и то могло быть неспроста. Он оставил на некоторое время Лоренца, прошел в кладовку, вынул из-под корзины брюквы пистолет и пульку, зарядил с пыжом из кусочка пергаментной обертки от яблока, поднялся на первый этаж, вошел в неосвещенную комнату и из окна стал следить за оставшимся в живых сообщником. Тот как раз стоял на берегу и заглядывал сверху в лодку. Хозяин поднял пистолет, утвердил для точности локоть на подоконнике и взял затылок своего подельника на прицел. Тот же, заглянув низ и увидев пустое днище, в досаде махнул рукой и, нисколько не заботясь о наказе вызвать врача, шмыгнул в переулок и был таков. Он полагал, что пустая лодка была его неудачей, однако сам только что выиграл еще около тридцати лет жизни. Увидев, что разбойник разочарован и не собирается спускаться в лодку, хозяин медленно опустил пистолет. В ту же секунду на верхнем этаже раздался грохот. Хозяин поднял пистолет дулом вверх и прислушался, готовый ко всему. Никаких шагов он не услышал — ни громкого топота обутых ног, и шлепанья босых. Кто бы ни оказался сейчас на втором этаже, он затаился там. Бесшумный, как тигр, в своих войлочных домашних чунях, хозяин поднялся по темной лестнице на второй этаж. Луна глядела прямо в слуховое окно в мансарде, освещая пятачок пола перед следующим пролетом лестницы, ведущим под крышу. Сейчас ступени последнего пролета были у хозяина прямо над головой, и там, на этих ступенях, что-то происходило. Трудно было сказать, что же там творится, но старый пройдоха шестым чувством, кожей на лысой макушке ощущал движение или едва различимые звуки. Держа пистолет перед собой, он пошел дальше. Достиг освещенного луной пятачка. Развернулся лицом к крыше. На верхних ступенях было черным черно, и на границе с тьмой что-то слабо шевелилось. Хозяин напряг зрение: это были луковицы. Выброшенные кем-то из корзины над притолокой, большие и маленькие, они лежали на ступенях и все еще перекатывались с бочка на бочок. Кто-то опрокинул корзину и затаился. Опрокинул и затаился. Хозяин пошел вверх, в темноту, тыча вперед дулом. На восьмой ступеньке он испытал необъяснимый приступ страха и понял, что рехнется, если не добудет огонь. Нетвердой рукой он нашарил в кармане фартука свечку, присел, чтобы зажать ее между коленей, достал огниво и выбил искру на фитиль, когда выпрямился, столкнулся нос к носу с привидением. Выхваченное огнем свечи из тьмы, на хозяина смотрело лицо худое и нездоровое, как у испанского Христа. Белесые, слегка навыкате глаза в резком желтом свете казались лишенными зрачков.
- Напугали, мессер! - рассмеялся хозяин и скоренько спрятал пистолет в фартук. - Это же чудо, что вы здесь! Мне никто сейчас так не нужен, как вы!
Док поприветствовал его рассеянным «А?»
- У меня в подвале тяжело раненый ножом в бок. Прошу вас, он мне очень дорог, примените все свое искусство. Я ведь не ошибся, вы врач?
- С корвета «Память герцога Мальборо», - внятно и чуть нараспев ответил Пенн.

Виллем Корнелис Дуистор (1599 - 1635) Солдаты, передравшиеся в сарае из-за добычи

@темы: Золотая гора

---

Газета XVII века

Передовица газеты за 1678 год. Посвящена убийству Эдмунда Берри Годфри, которое не раскрыто по сей день. Говорят, об этом написан хороший детектив, но пока на русском языке он не вышел. Если хотите знать мое мнение, портрет одного из заказчиков напечатан в левом верхнем углу.
Интересно оформление газеты. Текст расположен в нижней части полосы, а шапка представляет собой своего рода комикс для тех, кого длинные слова расстраивают. Хотя качество гравюр оставляет желать, Карл II, к примеру, вполне узнаваем.

@темы: кровь XVII века

---

Джованни Хенрико Альбикастро

Композитор и капитан кавалерии. Родился в 1660 году и определенно был жив 1730-ом, после чего о нем уже ничего не слышали. Портреты его, к сожалению, неизвестны.
Альбикастро — псевдоним. специально придуманный для занятия музыкой. При рождении героя назвали Йохан Хайнрих, а фамилия его была фон Вайсенбург. Он родился в деревне Бисванген близ Паппенхайма в центральной Баварии. В 26 лет Йохан приехал в Лейденский университет учиться, но его имя в архивах так и не появилось. В 36 лет он увидел свои музыкальные произведения изданными: Франсуа Барбри выпустил 12 трио-сонат "Il giardino armonico sacro-profano", вышедших из-под пера "итальянского композитора Альбикастро". Он сочинял также и концерты, а в 44 написал мрачную и агрессивную фолию.
В последний раз фон Вайсенбург появляется в истории вовремя войны за испанское наследство.


Скачать бесплатно Hesperion,J.Savall - Henrico Albicastro - Sonata 'La Follia' на Muzebra.com.


Скачать бесплатно Henrico Albicastro - Concerto a quattro, Op.7-IV, c-moll, Adagio на Muzebra.com.

@темы: ровесники Пенна

---

Каюта капитана

Капитанская кабина испанского пиратского галеона в 1680 году. Реконструкция выполнена в 2004.
Что мы здесь видим? Каюта шириной во все кормовые окна. Приходилось слышать, что такую планировку называют cap-friendly, и что часто кормовая часть делилась на два, а то и три узких отсека, но видеть такого не доводилось ни разу.
О том, что мы на корабле, нам говорит только пушка вместо прикроватной тумбочки, судовые фонари и особая конструкция кровати. В остальном интерьер ничем не отличается от сухопутного. Я не подвергаю сомнению достоверность реконструкции, но мне было бы неуютно спать в помещении, которое в любой момент может накрениться на 45 градусов, и в котором стоит куча тяжелых ничем не закрепленных стульев. О да, и зеркало в этой огромной раме. Как вишенка на торте.
Между тем, каюта обставлена с большим вкусом. Имеет ли прикладное значение глобус в изголовье кровати? Может быть, но с левой стороны стоит бюро (секретер?), на нем — карта, письменный прибор и астролябия. Здесь находится рабочее место капитана, здесь он прокладывает курс.
Количество стульев дает представление о числе приближенных к капитанскому телу: четыре человека (еще двоих можно усадить на кровать, но лично я так делать не стал бы). Притом, что команда — от 200 до 600 человек.

Я непременно продолжу тему капитанских кают по мере того, как буду находить наглядные образцы, пока же для сравнения — картина "Капитан лорд Джордж Грэхем в своей каюте" Уильяма Хогарта (1745).

Немного другая эпоха, но различия вызваны, как мне кажется, различиями национальными. Каюта английского капитана выглядит какой-то конурой. Голые стены, керамический таз с водой на полу (затрудняюсь определить назначение). Стена так близко подходит к окну, что у меня возникает подозрение: возможно, мы смотрим не на борт, а на переборку между двумя каютами — то, о чем я говорил выше.
Собачка в парике прекрасна.

@темы: корабли

---

Промежуточные итоги

Итак, первая история завершена. Она называется "Длительное убийство лорда Финдли", и просмотреть ее полностью можно здесь. Правда, получится, что части располагаются в обратном порядке, от последней к первой. Я нахожу, что это единственный недостаток дневниковой формы. Со временем история будет незначительно меняться. Всякий текст нуждается в поправках, а уж тем более — текст рассеянного, не всегда довольного собой и, откровенно говоря, не всегда трезвого человека. Отутюженные, насколько это возможно. части, будут появляться там.
Ну а пока старая история приводит себя в порядок, будет появляться новая. Наверное, ее название будет Ужасная Золотая Гора.

Кристиан Ликс. Ванитас с глобусом, книгой, ракушками, змеями и бабочками.

---

Короткое возвращение

- Вот она, моя «Память», - объявил лорд Мередитт с плоской крыши склада, откуда открывался вид на нижнюю, особенно грязную часть Плимута, некоторые скалы и бухту. Своей тростью судовладелец указывал на силуэт трехмачтовика. Большой шлюп, или маленький корабль седьмого ранга, он на зарифленных парусах аккуратно проходил мимо других судов на якорную стоянку Коусэнд бэй . Открытая на запад бухта была заполнена судами, большей частью рыбацкими баркасами. Северную сторону у полуострова Эджкомб занял плотный строй ухоженных кораблей. Там располагалась эскадра королевского флота. С юга, со стороны мыса Пенли-пойнт, было свободнее, туда и пытался встать вновь прибывший.
Сэр Саймон внимательно смотрел, куда указывает Мередитт, морщился от солнца, и уши его полностью белого на этот раз парика ветер выворачивал суконной стороной наружу.
- Точно? – спросил сэр Саймон, причем вопрос не был праздным.
- Ставлю что угодно - она. Удлиненный брамсель - у кого еще такой? Высокие борта, крутые обводы. Какой ровный ход. У нас так не строят! Раньше она называлась «Мария проказница» или что-то в том духе. Ее боялись все рыбаки в Дувре, а когда кто-то из стрижиков Монтегю все же сумел ее зацепить, команда оборонялась так отчаянно, что потом в доках с палубы смыли четыре ведра мозгов.
- О, неужели, - отозвался сэр Саймон, и лорд Мередитт не уловил в его интонации насмешку человека, который знает больше, чем озвучивает, и много больше, чем только что услышал.
Длинный брамсель, неравномерно подбираемый с двух концов рея, пополз вверх, ход корвета замедлился. Крошечный матрос на полубаке приподнял якорь за деревянный шток и перевалил его за борт. Долго и мучительно спускали на воду шлюпку.
- Но теперь уж вы не подведите, я на вас рассчитываю, - вздохнул Мередитт.
Существовало условие, при котором его устраивал отъезд Финдли. До покушения сэр Джон вел переговоры о женитьбе на сестре сэра Юэна, и переговоры затягивались, а спешное бегство из страны положило им конец. Вначале сэр Юэн был готов сломить волю Финдли к эмиграции ради этого брака, но теперь увидел массу плюсов в том, чтобы их с сестрой разделил океан, тем более что сэр Саймон любезно взял на себя роль посредника в переговорах и обещал убедить Финдли больше не сдавать назад.
- Шлюпка пристанет со стороны Пенли?
В голосе сэра Саймона слышалось напряжение, ему в самом деле было важно услышать ответ, но Мередитт не обратил на данное обстоятельство никакого внимания.
- В своих инструкциях Литтл-Майджесу я указал встречу в Красном Колесе. Они сойдут на берег в Пенли и отправятся сюда прямиком мимо рыбного рынка, - с гордостью в голосе ответил Мередитт и, сияя, обратил лицо к своему пожилому собеседнику. - Видите, мои люди точны, как часы с маятником. Они прибыли с опозданием всего в один день и, не сомневайтесь, высадятся там, где я указал. Так во всем, мой друг, так во всем. Есть люди, которые умеют отдавать не нарушаемые распоряжения.
- Лишь бы с ними был Финдли... - вздохнул старик.
- Он там, иначе Майджес поставил бы черные паруса, - рассмеялся сэр Юэн.
Успокоенный, сэр Саймон сменил тему.
- Знаете, уже теперь есть очень хочется. Совсем не могу терпеть голод. По мне, лучше хватать куски на ходу, хоть от этого бывают ветры. Мальчик! Что смотришь, селедка, иди сюда!
Юноша с лотком пирогов, который стоял внизу, в складском переулке, и ничего не продавал, так как в сей аппендикс от основной торговой улицы никто не заходил, подошел к складу, на крыше которого стояли оба и посмотрел наверх.
- С чем? - спросил сэр Саймон. Ему пришлось встать на одно колено и наклониться, чтобы продавец хорошо слышал его.
- С требухой и зеленью, - ответил юноша.
- Дай с требухой.
Пирожник передал взалкавшему кусок. Завернутый в лист в лопуха, после чего тут же повернулся и убежал. Мередитту в наблюдаемой сцене ничто не показалось неестественным.

Лорд Финдли кое-как устроился на кормовой банке шлюпки и разместил оба своих наиболее ценных сундучка между широко расставленных голеней. Слева его стеснил доктор Пенн, справа — лейтенант Пайк. На весла сели четверо матросиков. Капитан Литтл-Майджес борта помахал всем шляпой. Доку, зажатому между толстой ляжкой Финдли и доской с больно впивающимся шпангоутом, было неудобно. Он все пытался усесться чуть ловчее, и не сразу заметил, что пассажир рядом с ним сидит с закрытыми глазами и негромко, ни к кому не обращаясь повторяет «Не оставь меня».
- Вам-то что терять? - покосился на него Пенн. - Нас всех повесят за ваше похищение, а вам всего забот — нанять другой корабль.
- Я бы, может, и заявил на вас, но там, на берегу, у меня ни на что не будет времени, - сказал Финдли. В его тоне была и обычная желчность, и усталость.
Шлюпка причалила в бухте со стороны мыса Пенли, где кроме людей с «Памяти герцог Мальборо» не было ни души. Направо хилая соленая роща, направо три линии выставленных на просушку сетей и ряд ялов днищами кверху, вверх — город.
- Куда теперь? - спросил Финдли.
- В «Красное колесо», - ответил Пайк и указал вверх. - Сэр Юэн велел ждать его там.
- Значит, мы пойдем куда угодно, но не в «Красное колесо», - твердо заявил Финдли и зашагал между двух рядов сетей прочь вдоль берега.
- Там вы точно будете легкой добычей, - крикнул ему вслед Пенн.
Сэр Джон остановился и обернулся.
- В этих сетях нас всех перережут, и не будет ни одного свидетеля. А «Красное колесо» в двух шагах отсюда. Вы видите вывеску?
С берега на портовый город натянуло светло-серые бездождевые тучки, и под их сенью море, берег, сети, строения малого рыбного рынка выглядели обескровленными, как и длинное лицо Пенна, его сюртук, его костлявая рука и указательный палец, обращенный к высокому берегу. Только впереди над соломенной крышей трескового павильона единственный теплым пятном торчала половина красного облупленного колеса.
Финдли посмотрел туда, куда ему указывали, и увидел рынок, а там — женщин с корзинами, детей, мучающих трехногую собаку, двоих торговцев, которые бранились за место под навесом, так, что один выбросил рыбину из кучки другого в грязь, а тот дал ему в зубы. И сэр Джон впервые за долгое время подумал об угрозе убийства как о чем-то далеком и нереальном, и сказал себе для пущего успокоения: «Если я увижу человека с обнаженным оружием, я толкну на него Пенна».
В город матросы двинулись твердым каре, ведя лорда Финдли посередине. Впереди, держа руку на эфесе, шагал лейтенант Пайк. Справа и слева шли два матроса и расталкивали прохожих, когда то было необходимо. Третий морячок шел справа от пассажира и внимательно смотрел по сторонам, четвертый был замыкающим. Пенн ковылял слева от Финдли, но то и дело отставал: отвык ходить в гору.
Рыночная улица была извилиста. Вроде бы два шага до «красного колеса» - но нет. Не сейчас, еще один поворот. Пайк кричал «Разойдись!» и нервно барабанил пальцами по гарде. Внезапно дорогу преградила телега. Прикрытая сверху рогожей, она не показывала своих внутренностей. Отлетело колесо, и вокруг него хлопотали хозяева товара, споря, можно ли починить без того, чтобы разгружать воз. Увидев эту сцену, Финдли побледнел и до боли вцепился в локоть дока.
- Это всего лишь телега, - сказал Пайк и прошел между прилавком и боком телеги. - Здесь нет засады.
Однако сэр Джон встал как вкопанный и молча, широко раскрытыми глазами пялился на округлый кузов.
- Здесь правда ничего нет! - крикнул Пайк, выхватил палаш и рубанул по рогоже. Ткань затрещала, торговцы замолчали и обернулись. Один за другим в пыль упали несколько кочанов капусты. Медленно перекатываясь с одного неровного бока на другой, один под катился к ногам Финдли и Пенна.
- Осталось чуть-чуть, - бледно сказал доктор, отступая на шаг. - Идите. Это безопасно.
- Нет, вы пойдете рядом со мной, - зашипел сэр Джон и поволок дока за собой. - Опасно или нет, а я не позволю вам сдохнуть позже меня.
Вдвоем они принялись протискиваться там, где непросторно было идти и одному лейтенанту. Финдли старался держать Пенна слева от себя, прикрываясь им от ужасной телеги. Справа же находился прилавок, за которым возился мужичок в рыбацкой шляпе. Чтобы брызги из рыбьих кишок не летели ему в морду, он до глаз завязал лицо платком. Доктор и рыбак встретились взглядами на одну секунду. Доку стало не по себе, он опустил взгляд на прилавок и увидел, что рыбы на нем нет — одни рыбьи головы и требуха, которую торговец бесцельно кромсает ножом трех дюймов в ширину. В лице дока появился запоздалый ужас; рыбак же, судя по глазам, улыбнулся, сделал одно быстрое движение левой рукой, в которой был нож, нырнул под прилавок и исчез. Пенн перевел взгляд на Финдли. Тот одновременно обернулся к доку с выражением крайнего возмущения на лице. Насупившийся, с он стал медленно ложиться на прилавок, щекой в рыбные отходы. Нож вошел под ребра высоко, под мышкой, где бок лорда защищала даже не твердая атласная ткань, а складки белого батиста, - и проткнул аорту. Лейтенант Пайк с палашом наголо тем временем шел вперед и зорко оглядывался по сторонам.

Сэр Юэн и сэр Саймон в эту минуту сидели в «Красном колесе» у западного окна, обращенного на залив. Оба внимательно смотрели на поворот рыночной улицы, ожидая тех, кому назначили встречу. Вот по пустой дороге из торговых рядов поднялся человек с платком на подбородке: бросил под ноги рыбью голову и пошел дальше. Мередитт не обратил на него никакого внимания, а сэр Саймон поднялся, отер руки салфеткой, хотя еще не притрагивался здесь ни к какой пище, и заявил:
- Вот теперь мне пора.
И уже в дверях остановился, обернулся и сидящему прямо с выпученными глазами Мередитту сказал на прощание:
- Я так вам завидую. Вы так молоды. Так потрясающе молоды.

Амброз Боуден Джонс. Пенли-Пойнт и Коусэнд Бэй

Скачать бесплатно Фредерик Шопен - Вальс До # минор 7 на Muzebra.com.

@темы: Длительное убийство лорда Финдли

---

О таре

Моду на материальную культуру Англии в XVII веке диктовали любимые друзья-враги голландцы. После Кромвеля Англия сама не умела ничего, кроме как воевать. Все необходимое для мирной жизни поставляли соседи. Кружева — из соседней с Голландией Фландрии. Художники — из Утрехта, Амстердама и Гарлема. Предметы роскоши — контрабандой из Роттердама. Поэтому голландский натюрморт дает более-менее точное представление о том, что стояло и на английском столе. Честно говоря, больше всего хочется говорить о таре для питья.

Самый популярный бокал у художников — рёмер (или ромер, что означает "римский бокал"). Прозрачное тело и полая ножка, украшенная символическими гроздьями винограда. Рёмер идеально подходил для средневекового вина, в котором было изрядно неотфильтрованного осадка. Весь он оставался в полой непрозрачной ножке. Когда нужно было изобразить для натюрморта жанра "Ванитас" (Суета сует или Мы все умрем) аллегорию веселого, ведущего к могиле пьянства, чаще всего в набор предметов включали именно рёмер, а не иную тару.

Питер Клаас. Натюрморт со свечой

Наутилусы — кубки из раковин. Художники их тоже обожали.

Ян Дэвитсон де Хем. Натюрморт с лобстером и наутилусом

Еще один натюрморт с наутилусом. Теперь на заднем плане стоит другой популярный объект, прямой предок бокала-флюте, очень высокий и громоздкий.

Виллем Хеда. Оправленный в серебро наутилус

Columbine сup. Особого рода кубок, главный признак которого — совсем не наличие прекрасно украшенной крышечки, как можно было бы подумать. Главное в нем — форма, повторяющая т.н. "цветок Коломбины", Aquilegia vulgaris. От латинского названия цветка происходит еще одно имя бокала — акелей.

Клара Петерс. Натюрморт с цветами и кубками

Были и художники, писавшие совсем неинтересные простые стаканы. Использовались они массово, обычно — для пива. Может быть, поэтому символом алкоголизма не стали. встречаются на ранних скромных натюрмортах жанр "завтрак". Рядом — хлеб, сыр, селедочка.

Флорис Герритц ван Шутен. Натюрморт с сыром


Питер Клаас. Натюрморт с сельдью

@темы: пианство

---

21.05.2013 в 20:30

Пишет  ~Grendel:

@темы: медицина

---

Трюмной упырь

19 июня, которое в 1688 году пришлось на постный день пятницу, началось для капитана «Памяти герцога Мальборо» Литтл-Майджеса с тревожного сна, без содержания и картин, наполненного ощущением чрезвычайно близких неприятностей. Кэп открыл глаза, поморгал, провел рукой по опухшему лицу в щетине и сел. Его пробудившийся ум сказал ему: чувство тревоги вызвано тем, что ты услышал скрежет крышки люка о комингс, а ведь еще едва рассвело. Для чего матросу, который сейчас полез из чрева «Памяти» наверх, подниматься раньше, если можно подняться позже? Честный христианин никогда так не поступит. Литтл-Майджес еще поморгал, сощурился на изливавшийся из двух кормовых окошек свет и подумал: не стану засыпать, вдруг еще что-то произойдет. И что-то произошло там, на палубе. Некто, обутый в подкованные башмаки, доселе неслышно стовший у полуюта, один, в полной тишине, сорвался с места и побежал на бак. Кэп повернулся и уставился на дверь. Еще с минуту он слышал только свист в собственных бронхах, когда вдыхал и выдыхал. Снаружи царила гробовая тишина.
Литтл-Майдежс нацепил перевязь с палашом, взял пистолеты и босой, в сорочке и подштанниках, вышел на ют. Перед ним у люка стоял Джек Треух. Он стоял прямо, на обеих ногах и смотрел на капитана обоими глазами – только одна половина его лица осталась красной и измятой. Далеко, на фор-марсель-рее, по-лемурьи сидел матросик Ларри, который оставался на ночь вахтенным. Он трясся от ужаса и сжимал зубами конец реванты.
- Ты чего встал? – спросил Литтл-Майджес тихо.
- Помер, вот и встал, - ветошным голосом ответил Треух.
– Что ты врешь? – отозвался Литтл-Майджес , но пистолеты на всякий случай поднял.
- От такого нельзя выздороветь, – просипел Треух и шагнул навстречу. Кэп попятился. Глянул вокруг: больше на палубе не было ни души.
– Тебе видней, – проявил покладистость кэп. – Что планируешь делать?
Джек остановился и посмотрел растерянно.
– Мою душу съел дьявол. Теперь что он прикажет, то и буду делать.
– Это логично, - сказал Литтл-Майджес и сглотнул. - А сейчас дьявол тебе что приказывает?
Треух стал прислушиваться. Он стоял почти неподвижно, хоть и не совсем твердо. С исковерканной стороны лица глаз остался налитым желтой разлагающейся кровью, а радужка тоже собралась складками.
– Ничего не слышу, – вздохнул Джек.
– Что ж, бывает. Отчего бы тебе в таком случае не пойти покачать помпу? – вкрадчиво спросил кэп.
– Можно, – кивнул Джек.
Под дулами двух пистолетов он проследовал к люку и стал спускаться.
– Ларри! – крикнул капитан. Небольшие размеры корвета и хороший голос позволяли ему отдавать распоряжения с кормы на нос, – Дуй сюда, встанешь с ним в пару!
Ларри отчаянно замотал головой, и Литтл-Майджес навел на него один из пистолетов. Парень стал спускаться.

Доктор Пенн вышел на палубу гораздо позже. Проходя ради утреннего моциона с юта на нос, а затем на камбуз он заметил Джека Треуха, который вместе со своими коллегами спешил вверх по вантам. За его работой, тяжко привалившись к фальшборту, наблюдал кэп. К своему утреннему костюму он прибавил только сапоги. На лице — выражение ранней усталости.
– Не выспался? - спросил Пенн.
– Совершенно.
Док отступил на шаг и выразительно посмотрел на заткнутые за пояс пистолеты – если бы Литтл-Майджес носил их в таком положении всегда, во влажном теплом воздухе он бы быстро заполучил болезненные мозоли на брюхе.
– У нас все в порядке?
– Стараюсь, чтобы так и было.
Обратно Пенн прошел со стопкой сухарей и куском сыра на них. Треух работал на грот-брам-рее, кэп все так же внимательно следил за ним.
– Надо же, выздоровел, – сказал док, также поглядев вверх.
– Ты же его лечил, разве нет? – прищурился кэп.
– Конечно.
– Так чему удивляешься?
– Ты как думаешь?
– Я тебя понял. Если я захвораю, лечиться буду только молитвой к святому духу. Так и знай.
Лишь после полудня, когда Треух вместе со всеми забрал у дежурного свой ковшик разбавленного рома и попенял на недолив, Литтл-Майджес оставил его и ушел к себе. Он давно не проводил на палубе под солнцем столько времени подряд без шляпы, и на его проплешине осел загар. Между тем, за перегородкой, в пассажирской каюте ему готовились новые неприятности.
Двенадцать с половиной унций табака взял с собой лорд Финдли, поднимаясь на палубу «Памяти герцога Мальборо». Десять осталось к 19-му числу июня. Также с собой у него была некая сумма в золоте. Деньги и свертки табака он держал вперемешку в двух сундуках с железными углами. Сколько всего он держал при себе и в каких деньгах, так и осталось неизвестным.
С этими двумя сундуками Финдли вышел из своей каюты. Сделал четыре шага и вошел в каюту капитана, где редко бывало заперто, открыв, ввиду занятости обеих рук, дверь ногой. В каюте он увидел самого Литтл-Майджеса, лейтенанта Пайка и доктора Пенна. Они сидели с кружками в руках за столом, в центре которого еще угадывались развалины курицы. Финдли обвел взглядом всех присутствующих, но его лицо, скорое на гримасы презрения и гнева, осталось бесстрастным. Все трое молча подняли глаза на вошедшего; Пайку ради этого пришлось обернуться.
– Капитан, здесь людно, – сказал Финдли. Это были первые его слова за несколько дней, что он провел в своих апартаментах без выхода.
– Да, когда вы вошли, стало тесновато, – нахально ответил кэп. «Зачем ты его злишь», – тихо, сквозь зубы спросил Пенн. Кэп продолжал буровить злым и наглым взглядом Финдли и даже не повернул головы. Финдли перевел пристальный взгляд на Пайка – тот привстал с рундука, на котором сидел, и неуверенно кивнул; на Пенна – тот быстро покосился на Литтл-Майджеса, получил от него знак: «Сиди!» – и со вздохом уставился в потолок.
– Вон, – отчетливо произнес Финдли.
– Сидеть, – тут же и тем же тоном приказал кэп. Пайк сел, поставил кружку, покорно сложил перед собой руки и стал смотреть в противоположную стену. Пенн закрыл глаза.
– Я доверяю всем присутствующим. Можете говорить при них или уходить, – сказал кэп и стукнул кружкой о стол, давая понять, что это его последнее слово. Финдли еще раз окинул каюту взглядом и сжал губы.
– Хотите настоять на своем. Считаете, они имеют право слушать. Что ж, пусть слушают, мне есть что рассказать. Полагаете, мне нечего рассказать о команде, которой я доверился? Сейчас у каждого есть последний шанс выйти – об отсутствующих я говорить не буду. Отлично.
Финдли прошелся по узкому пространству между столом и переборкой и встал за спиной у Пайка, так что тот загривком ощутил жар, исходящий от укутанного в атлас пассажирского брюха.
- Вы, верно, называете это про себя дисциплиной и должным подчинением старшему? - обртился к его затылку эр Джон. - Лейтенант, который побывал под трибуналом и вылетел из военного флота?
Литтл-Майджес смотрел все так же вдохновенно и зло. На него сказанное не произвело ни малейшего впечатления, зато Пенн открыл глаза и взглянул на Пайка по-новому.
– Это правда, – коротко ответил Пайк, не сводя глаз со стены.
– Это не вся правда. Под трибунал этот перспективный офицер попал, проигнорировав собственного адмирала. И перед комиссией пытался оправдываться, ссылаясь на близорукость. Близорукость! А ведь командовал пушечной батареей.
– Наведением занимались специально обученные люди. Следить за стройностью огня мне ничего не мешало, – выговорил Пайк достаточно спокойно, хотя покраснел.
Финдли развернулся на каблуках и пошел обратно, к той стене, возле которой сидел Пенн.
– Доктор, который пошел на корабль от отчаяния, ведь после университета он не смог найти практику – видно, не было платежеспособных самоубийц в эти печальные и очень, очень голодные для него месяцы в городе. И действительно, кому из приличных людей пришло бы в голову пользоваться услугами врача, которого несколько лет назад по чистой случайности не повесили или не продали на Ямайку, хотя для этого были все основания?
Кэп набычился. Пенн снова закрыл глаза. Пайк взглянул на него с выражением лица «не знал, но догадывался».
– Наконец, корабль, который никогда не был перестроенным французским корветом «Сюзонн», как то утверждает, добросовестно заблуждаясь, Мередитт, – повысил голос Финдли. – А был китобоем «Бэдфорд», списанным и перепроданным за полуторную цену при поддельных документах.
– Тогда понятно, почему у нас камбуз не на баке, у него две трубы и обе торчат посреди шкафута, – как ни в чем не бывало, отозвался Литтл-Майджес. – Меня это немного беспокоило, но вы меня утешили.
– Если вы не измените своего мнения об уместности присутствия третьих лиц, я продолжу, но главным героем повествования станете вы.
– Я уже сказал, что доверяю своим людям.
Некоторое время капитан и пассажир смотрели друг на друга в упор, но это в природе более молодых самцов — иметь круче загнутые рога. Финдли сдался, сел, тяжело оперевшись о столешницу, вздохнул. Он долго не решался начать говорить, равно как и другие в его присутствии. Он то поднимал полные укоризны глаза на капитана, то отводил взгляд и делал движение, будто хочется встать и уйти, только не говорить при посторонних. Наконец, сэр Джон поборол свою гордость.
– Меня не хочет видеть в городе сэр Саймон, – сказал он чужим голосом – негромким и нетвердым .
– Сэр Юэн обязательно выяснит это, и сэр Саймон, кем бы он ни был, понесет наказание, – со своей серьезностью ответил Литтл-Майджес.
– У сэра Юэна не хватит средств ни финансовых, ни, с вашего позволения, умственных, чтобы привлечь к наказанию сэра Саймона, – повысил голос Финдли, ненадолго становясь похожим на себя. Однако хватило его не надолго. – Не знаю, как вы, капитан, относитесь к смерти, что до меня, я очень хочу жить. Не думайте, что я маловер. Я верую в жизнь вечную, но не готов и не хочу… вот здесь, – сэр Джон поднялся и принялся расстегивать замки. Его движения стали лихорадочными, но он ничего не мог сделать быстро. Литтл-Майджесу стало неловко и неприятно на это смотреть, он отвернулся. – Вот здесь, я надеюсь, достаточно, чтобы компенсировать ваши потери от невыполненного поручения.
Кэп сидел молча и по-прежнему смотрел в другую сторону.
– Ну же! – закричал на него Финдли.
– Сэр Джон, вы себя плохо чувствуете. Пенн и Пайк проводят вас в каюту, – ровным голосом ответил тот.
Повисла пауза. Финдли несколько раз сжал и разжал кулаки.
– Не нужно идти за мной, – прошипел он, наспех захлопнул сундучки и выбежал прочь.
Пайк, пенн и Литтл-Майджес не двигались и ничего не говорили с минуту.
– Надеюсь, он сейчас не бросает деньги в море с безумным хохотом, – первым нарушил тишину кэп. – Ни за что не хочу такое пропустить.
Последовала вторая минута тишины.
– Почему ты не взял? – спросил Пайк.
– А ты бы взял? – поднял брови Литтл-Майджес.
– Я – конечно нет. Я бы испугался. Но ты – другое дело.
– А ты? – повернулся к Пенну кэп, но тот продолжал смотреть на дверь, за которой скрылся Финдли.
– Вы заметили, какое у него нездоровое, желтое, одутловатое лицо? – ни с того ни с сего заявил доктор. – И черные мешки под глазами. Боюсь, на нашем борту он совершенно не высыпается.
Вечером доктор Пенн и капитан Литтл-Майджес все в тех же капитанских апартаментах коротали время с полбутылкой черного рома. В кормовых окнах нарядно садилось солнце – «Память герцога Мальборо» шла на восток. Пенн сидел в проеме раскрытого окна, свесив босые ноги в воздух. В левой руке он держал раскрошенную пробку и бросал куски по одному в след от киля на воде. Белая пробка терялась в белых бурунах, оттого доку казалось, что они стоят на месте посреди пустого моря, не сдвинулся никуда и никогда, и становилось жутко.
– Есть одна вещь, которая меня беспокоит, – сказал кэп. Он сидел за столом без рубашки, подперев щеку рукой.
– Одна? – док выбросил остатки пробки и отряхнул руку. – Нас повесят. Уже в этом меня беспокоит не менее трех вещей: больно, некрасиво… Было что-то еще… Да! Прекращение земного существования.
– Нет, – кэп выпрямился и ударил раскрытой ладонью по столу. – Не то. Меня беспокоит, что же такое было с Треухом.
Док опустил голову и некоторое время рассматривал свои чрезмерно узкие щиколотки с бесцветными волоками.
– Воспаление одной половины лица?
– Не то.
– Тогда что ты хочешь услышать?
– Не знаю. Вот смотри: бывает малярия. Она от мокрого воздуха. Бывают бородавки – они от жаб. А это от чего?
– Если рассуждать с научной точки зрения, ты не совсем верно говоришь. Малярия – оттого, что излишне мокрый воздух компенсируется переизбытком в организме сангвы, которая соответствует огню, и тогда начинается лихорадка. Так же и с Треухом: у него одна половина лица чрезвычайно переполнилась сангвой, потому что его укусил за лицо зверь, в наибольшей степени состоящий из воды.
Литтл-Майджес смотрел своими синими глазами очень внимательно и даже забыл наливать себе еще.
– Но если ты хочешь знать мое мнение, – резко оборвал свою речь Пенн, – все это ерунда. Ни у чего нет причины. Вещи простоя происходят. Просто случаются – и все.
– Погоди, а бородавки тогда отчего? – перебил его кэп.
– От застоя лимфы.
– А икота?
– От желчи.
– А бодун?
– Тут уже смотря что пить. Красное вино производит сангву и заставляет ее приливать к голове, от нее красная рожа и головные боли. Белое, особенно сладкое, запирает лимфу – от нее отеки и подагра. Пиватор взгоняет желчь, и та заливает желудок, а от черного рома бывает черная меланхолия.
Закончив, Пенн протянул руку за бутылкой.
– Вот оно как, – вздохнул кэп и снова сгорбился за столом, подперев кулаком щеку. – Век живи – век учись…

Скульптуры в замке Блуа

@темы: Длительное убийство лорда Финдли

---

Сундуки и другие коробочки

Самый стереотипный "пиртский" сундук XVII века, со скругленной крышкой и окованными углами. На самом деле ни к какому криминалу отношения не имеет, очень респектабельная модель из шпона ценных пород дерева. Изготовлен не позднее 1710 года.

Такие сундуки чаще называют coffer. Chest - обычно с плоской крышкой.

Больше

Голландский кейс для графинчиков. Рубеж XVII-XVIII вв. Серебряные углы. Произведен для голландцев в богатой Индии.





Два сундучка, сделанных в Японии для португальских заказчиков не позднее 1620 года. Инкрустация перламутром.





Инкрустированная эбеном шкатулка для бумаг из голландской колонии на Шри-Ланке. Конец XVII в.



Голландский Coffer XVII века с эмалированными металлическими финтифлюшками повсюду. Возможно, дамский - тем не менее, я в ужасе.





Индопортугальская ажурная шкатулка XVII века с просвечивающими изнутри шелком и бархатом.



Также индопортугальская (Гоа), XVII века серебряная коробочка для паана - жевательной сладости на основе листьев бетеля.



Испанская колония в Перу. Дерево и тисненая кожа. Конец XVII века.

@темы: прочее

---

Кофейня

Правила использования кофеен по назначению излагались в виршах

Общий смысл — здесь нужно узнавать новости, говорить о политике и о том, по какой именно причине государству наступит крышка.

You that delight in wit and mirth,
And long to hear such news
As come from all parts of the earth,
Dutch, Danes, and Turks, and Jews,
I'll send you to a rendezvous,
Where it is smoking new;
Go hear it at a coffee-house,
It cannot but be true.

There battles and sea-fights are fought,
And bloody plots displayed;
They know more things than ere was thought,
Or ever was betrayed:
No money in the Minting-house
Is half so bright and new;
And, coming from the coffee-house,
It cannot but be true.

Before the navies fall to work,
They know who shall be winner;
They there can tell you what the Turk
Last Sunday had to dinner;
Who last did cut De Ruyter's corns,
Amongst his jovial crew;
Or who first gave the devil horns,
Which cannot but be true.

Another swears by both his ears,
Monsieur will cut our throats;
The French king will a girdle bring,
Made of flat-bottomed boats,
Shall compass England round about,
Which must not be a few,
To give our Englishmen the rout;
This sounds as if 'twere true.

There's nothing done in all the world,
From monarch to the mouse,
But every day or night 'tis hurled
Into the coffee-house.
What Lily, or what Booker can
By art not bring about,
At coffee-house you'll find a man
Can quickly find it out.

They'll tell you there what lady-ware
Of late is grown too light;
What wise man shall from favour fall,
What fool shall be a knight;
They'll tell you when our failing trade
Shall rise again and flourish,
Or when Jack Adams shall be made
Churchwarden of the parish.

They know all that is good or hurt,
To bless ye, or to save ye;
There is the college, and the court,
The country, camp, and navy;
So great a university,
I think there ne'er was any,
In which you may a scholar be
For spending of a penny.

A merchant's prentice there shall show
You all and everything
What hath been done, and is to do,
'Twixt Holland and the King;
What articles of peace will be
He can precisely shew;
What will be good for them or we
He perfectly doth know.

The drinking there of chocolate
Can make a fool a Sophy;
'Tis thought the Turkish Mahomet
Was first inspired with coffee,
By which his powers did overflow
The land of Palestine;
Then let us to the coffee-house go,
'Tis cheaper far than wine.

You shall know there what fashions are,
How periwigs are curled;
And for a penny you shall hear
All novells in the world.
Both old and young, and great and small,
And rich and poor, you'll see;
Therefore let 's to the coffee all,
Come all away with me.

---

Алджернон Сидни. Беседы о правлении. Предисловие

На днях, увидев книгу, озаглавленную «Патриархия» и написанную сэром Робертом Филмером, посвященную универсальным и само собой разумеющимся правам всех королей, я подумал на досуге – хорошо было бы изучить его доктрину и вопросы, вытекающие из нее; последние представляются до сих пор касающимися всего человечества и, помимо влияния на нашу будущую жизнь, затрагивающими понимание всего, что в этом мире заслуживает внимания. Если автор книги сказал правду, есть только один вид правления в мире, который заключает в себе все от справедливости: и те, кто допрежь были почитаемы за лучших и мудрейших из людей вследствие учреждения ими общественных устройств и государств, и претерпели много страданий – все они за то, что могли прийти к согласию во имя приобретения общественного блага или разделить власть с народом, который в гармонии благого правления мог быть сохранен в качестве единого целого – были самыми несправедливыми и глупыми из всех людей. Они были не строителями, а ниспровергателями правления: они устанавливали аристократическое, демократическое или смешанное правление, в противовес монархии, которая, согласно неизменным законам Божьим и природным, положена человечеству; или самонадеянно заключали в кандалы монарха, который, согласно тем же законам, чист и никому не подконтролен; они – мятежные и непослушные сыновья, которые восстали против отца, и не только перестали прислушиваться к его голосу, но и подчинили его своей воле. По их мнению, только тот заслуживает называться добрым человеком, кто стремился нести благо человечеству, или той стране, с которой был связан, и это благо заключалось в счастье государства и совершенствовании личности. Они высоко ценили тех, кто стремился сделать людей лучше, мудрее и счастливее. Это они видели главной целью, с какой люди соединяются в общество: и Цицерон говорит, что общество было создано ради справедливости, – потому что кто бы ни получил власть, должен использовать ее для достижения целей, ради которых она была создана. Эта работа может быть проделана только преуспевшими в добродетели, но чтобы они от нее не уклонялись, никакое правление не мыслится хорошо устроенным без того, чтобы законы не стояли выше распоряжений людей.
Если верить сэру Роберту, все это ошибочно. Ничего подобного никогда не оставляли на откуп людям. Они не должны узнать, какой путь ведет к их собственному благу. Бог и природа поставили нас на путь, с которого нам не отклониться: мы живем не ради того, чтобы познать счастье. Не ради нас самих, а ради господина, который сел над нами. Одно владычество упрочено надо всем, и никакие границы не могут быть установлены тому, кто правит. Это прерогатива или, как сказал другой автор тех же убеждений, Королевская Привилегия, дарованная королям Богом. Все они имеют равное право на неограниченное правление; женщины и дети – тоже патриархи; следующие по линии кровной родни, независимо от возраста, пола и иных качеств ума и тела, становятся отцами такого количества народов, какое падет перед их властью. Мы не вправе разбираться, молоды они (либо оне) или стары, добродетельны или порочны, рассудительны или полностью безумны – права и власть для всех будут одни. Будет ли в их правлении поощряться или подавляться добродетель, принесет ли тот, кто держит меч, награду добру и ужас злу, или все будет ровно наоборот, зависит от случая и нас касаться не должно, потому что король не может утратить ни малейшей части своего права ни при каких обстоятельствах. Иногда так и хочется спросить: как глупость такого рода могла прийти в голову человеку? Я могу представить одного, захваченного злобой и безумием до такой степени, чтобы изобрести подобные вещи, но не могу вообразить, как они захватили весь мир. Но я также думаю, что люди всех возрастов влюблены в свободу, стремятся сохранять свои привилегии и ничто не может заставить их отступиться, если их только не заставили верить, что они должны делать это сознательно; чего не могло произойти, если бы их также не заставили верить в существовании положенного всему человечеству закона, который невозможно нарушить, и размышлять о котором также не в силах человеческих. (...)

Спустя три года после написания книги автору отрубили голову

@темы: кровь XVII века

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Виллем ван де Вельде

Поскольку скоро белые стены здесь сменятся картинами и прочими украшениями, и сейчас идет подготовка к этим изменениям, как минимум одна запись будет посвящена тем, кто не только наблюдал дивные парусные корабли XVII века, но и правдиво изображал их. Первым станет Виллем ван де Вельде младший, английский живописец, импортированный из ненавистной Голландии.

Начну с одной из самых драматичных картин. Даже изображения боя у Вельде намного спокойнее. Здесь мы видим как люди спасаются с корабля, для которого явно потеряна всякая надежда. И я не могу их осуждать. Обратите внимание на положение реев.

Корабль, захваченный бурей. Другое название картины - Порыв. Вельде писал ее с 1650 до своей смерти в 1707 году.


Рыбацкие суда под парусами. 1655-60


корабли на рейде, 1658


Пушечный залп. ок.1670


Корабли в заливе Тексель, 1673


Сдача "Принца Рояла" во время четырехдневного сражения 13 июня 1666 года. Действительно неудачное сочетание цифр для милой Англии.


Битва при Текселе. 1673 - 1707


Линейный корабль "Резолюшн", попавший в бурю. 1678


"Золотой лев" в битве при Текселе. 1687


Небольшое английское судно, лишившееся мачт в бурю. 1700


Английское судно шестого ранга салютует адмиральскому катеру. Неподалеку - королевская яхта. 1706.


Стрельба из пушки. 1707

@темы: корабли, кровь XVII века

---

Женщина с головой совы

- Я уезжаю из этого города! – закричал лорд Мередитт и пинком опрокинул стоявшее в галерее полукресло. Сорвал с головы парик и швырнул его на лестницу. Прошел в комнату ожидания приема и расшвырял там стулья. Перешагнул через последний, вошел в гостиную и упал на диван. Койн прошел следом за ним, аккуратно переступая через мебель. В руках он скромно держал шляпу, старался, чтобы его лицо не выражало эмоций, а про себя думал: «И даже сейчас мне нравится мое место службы».
– Уеду в Берберию, Тартарию, Сиберию и еще дальше! – выкрикнул Мередитт и отбросил к стене обитую зеленым шелком ножную табуреточку.
В гостиную через потайную портьерную дверь заглянул Опасный. В руках у него было отчищенное по краям блюдо с куриным пирогом. Со дня отъезда леди Мередитт, которая забрала с собой почти весь персонал, он исполнял, помимо кучерской, мажордомскую и камердинерскую службы.
– Ланчевать будете? – спросил он.
– Пошел к черту! – крикнул ему Мередитт.
– Как скажете, – пожал плечами Опасный. Еще не скрывшись за портьерой, он запустил лапу в пирог и стал выламывать кусочек из середины. С вечера ничего не евший Койн проводил его взглядом, в котором читалось читать дальше




Download S.J. Tucker - Taglio!.

@темы: Длительное убийство лорда Финдли

---

Edward Matthew Ward. Judge Jeffries

Еще раз вспоминая "кровавые ассизы"

@темы: кровь XVII века

---

Неземная красота Джорджа Монка

Морской генерал Монк, герцог Албемарл (6 декабря 1608 - 3 января 1670), на взгляд современников обладал выдающейся красотой, так как был высок, толст, обладал длинными кудрями и издалека заметными бровями.
Родился Джордж Монк в Метоне, графство Дэвон, то есть был, как Генри Баскервиль, настоящим девонширцем. Историки XIX века, отдавая должное его храбрости и умению вести сражения как ан суше. так и на море, не забывали подчеркнуть, что в остальном он был человеком средних качеств. По молодости угодив в Тауэр, там он во всем пользовался услугами собственной швеи Нэн, влез к ней в долги и не только. После того, как она забеременела от него, он поступил с ней как порядочный человек. Но и получив дворянство. Нэн не оставила своих прежних манер и в плохую минуту крыла мужа отборными swearwords. Он же ее боялся, хотя и сам не чужд был крепкого слова. Но, по наблюдениям современников, старинным английским матом он не столько ругался, сколько разговаривал.















Эта медаль выпущена в 1660 году, в память о звездном часе Монка — коронации Карла II, которая стала возможна в том числе благодаря боевым талантам герцога.


Вот Монк встречает Карл на английской земле


вот Монк вторым после монарха (одет в характерную дурацкую шляпу) едет по улицам Лондона


крупнее


Этот сюжет нравился многим граверам


Иногда Монк вместо короля становился главным героем


Надгробие героя и его жены Энн


Посмертные доспехи

@темы: кровь XVII века, Джордж Монк

---

Хороший слуга

Утром 17 июня лорд Мередитт и сержант Койн прибыли в Смитфилд. Там, в госпитале при монастыре святого Варфоломея, нашел временное пристанище и плохой бесплатный уход раненый Пимблтон.
Зелено-золотой экипаж медленно продвигался по базарной улочке вперед, зажатый тихоходными возками и телегами. На смитфилдский мясной рынок везли и тащили свежатину. Выглядывая время от времени в окошко, Койн видел людей в рубашках с разводами от старой свиной крови на спине, идущих и едущих в одном с ним направлении. Невидимый для них, за кисейной занавеской, он в полудреме представлял себя на передке хорошо загруженной телеги и думал, что лучше – завести свою ферму или заняться перекупкой. Между людей и телег неторопливо шли большие молчаливые собаки. Они одни легко меняли направление движения в толпе, пробегали под днищем телеги, уворачиваясь от кнута, исчезали и возникали, путались под ногами и мешали повернуть. Опасному потребовалось проявить все кучерское мастерство, пробы пристать к воротам святого Варфоломея. Две псины тоже выпали из всего потока и встали, вяло шевеля хвостами, возле кареты. По неявной причине они не видели разницы между боенным рынком и двором больницы.
Койн выпал из сонных мечтаний оттого, что Мередитт, перегнувшись через его колени, открыл дверь с его стороны. «Ты вперед, а я подожду тебя здесь», – сказал он и толкнул Койна в плечо. Сержант вылез и в нерешительности обернулся. Сэру Юэну понравилось оторопелое выражение его лица: сам он воображал, что похож сейчас на замершего в засаде хищника, идеальное тело из стальных мышц, и что глаза его едва ли не святятся желтым из глубины кареты – потому на лице Койна сейчас видна эта тревога. Между тем, сержант смотрел боевую колесницу своего хозяина, которая еле-еле прошла в ворота, и, встав боком, вместе с парой кобыл перегородила проход и выход, понимал, что тайна их появления здесь умерла и похоронена. Койн так и видел, как по ту сторону каждого из темных окон, выходящих во двор, уже собрались два-три монаха или трудника, как они показывают пальцами, обмениваются мнениями и смеются. Он также ни секунды не сомневался, что по ту сторону каждого второго окна уже назвали фамилию владельца экипажа. «Но где мне знать… Таков, должно быть, план», – подумал Койн и побрел к дверям печального дома.
Пимблтон отыскался во флигеле, стена которого до окон была занесена мусором как снегом. Несчастливый убийца лорда Финдли лежал на койке возле окна, укрытый одеялом до подбородка – так, что Койн не мог видеть, в каком состоянии его рана, и подлинно ли из нее полезли мелкие косточки. Возле одра пахло лилиями и тухлыми яблоками. На соседних койках лежали умирающие – от лихорадки, побоев, огромных плотоядных глистов и бог знает чего еще. Кто-то приподнимался на локте и мутно смотрел в угол у окна, куда пришел гость, тщась развеять свою предсмертную скуку, кто-то испытывал боль в воспаленной голове от шума и начинал громче стонать, чтобы заглушить звук шагов. И только один чудом выздоравливающий в этом питомнике смерти, мрачный джентльмен с ампутацией нескольких пальцев стопы, которую он выставил на воздух, сосредоточенно ловил и давил насекомых на одеяле, не обращая на вошедшего никакого внимания.
Услышав Койна, Пимблтон открыл глаза, некоторое время щурился, но не мог вспомнить, кто перед ним. Сержант встал вплотную к кровати, не гнушаясь вони, и только мысль о том, что он виновен в нынешнем положении человека перед ним, доставляла ему некоторые неудобства.
– Кто тебя нанял? – спросил он мягко. – Ты только скажи, и я уйду.
В ответ Пимблтон прожевал какое-то слово. Едва проснувшись, он еще не понимал, что к чему; а может быть, ему давали макового молока. Койн потормошил его. Ощущения были такие, будто под одеялом лежит недоразделанная туша, и если ее потрясти сильнее, она развалится. Койн убрал руки за спину.
– Кто тебя нанял? Ты лучше говори… А то – того… Слышишь? Того!
Койн повысил голос, хотя чем больше чувствовал необходимость перейти к угрозам, тем больше смущался. Джентльмену, давившему животных на одеяле, разговор показался оскорбительно громким, и он в грубой форме потребовал уважать последний труд умирающих. Койну от внимания здоровяка стало не по себе. Он кивнул ему, прижал палец к губам, обещая не шуметь, и снова повернулся к Пимблтону.
– Ты лучше говори! – шепотом повторил он.
Вдруг Пимблтон вздрогнул и широко открыл глаза, которые теперь казались нежно-голубыми. Он бессмысленно обвел взглядом потолок, покосился на окно, затем на вшивого соседа и внезапно увидел круглое лицо Койна, которое висело перед ним на накрахмаленном воротнике. Некоторое время раненый моргал набрякшими темными веками, потом его взгляд прояснился.
– Ага… – проскрипел Пимблтон и растянул рот в улыбке. У него были хорошие, здоровые зубы, ими бы еще есть и есть. – Я тебя узнал. Ты шавка, крыса и никто. Я выполнил свою работу лучше, чем ты – свою. Я достоин служить серьезному человеку за большие деньги, а ты – шавка и неудачник.
Последние слова больной проговорил, плюясь и хрипя – его легкие уже стали приходить в негодность. Койн почувствовал себя свободнее.
– Ты не лайся, у меня в руках твоя жена и твой ребенок, – ответил он, повысив голос, но тут же вспомнил о грозном ловце блох, повернулся к нему и с робкой улыбкой жестами показал: чшш, не сердитесь, мы больше не будем шуметь, мы вполголоса.
– А это не мой ребенок, хоть с маслом его ешь, мне плевать. Шлюху тоже забирай, зачем она мне, – насупился Пимблтон и отвернулся бы лицом к стене, если бы мог. Потом подумал и прибавил: – И никогда ты от меня ничего не услышишь, ни слова, ни полслова, так что толку нет в твоей службе. Ты сдохнешь под забором и твой Мередитт сдохнет под забором, и… – он произносил бы новые и новые пожелания, но его голос совсем угас.
– Хорошо же, – шепотом сказал Койн и вышел.

Лорд Мередитт заставил всех повернуть головы, едва вошел. Высокий, он стал еще выше в своем огненном львином парике, и четыре крупные букли надо лбом касались притолоки. В экипаже всю дорогу он держал парик на коленях, чтобы не так сильно потеть, а теперь надел. Чулки с золотой канителью, позолоченный набалдашник трости, с золотом парчовые тесемки под коленями. Его наряд говорил: уж я-то буду умирать не так, как вы! Уж я-то буду ого-го как умирать!
– Так-так, – сказал Мередитт, обведя комнату взглядом. Койн встал рядом с ним, согретый его лучами. Серенькие глазки сэра Юэна остановили на блохастом и его товарищах. Бесцветные брови сошлись бы на переносице, если б могли – они кустились ближе к вискам. – Это что еще за барахло? Ты вел допрос при них?!
Сержант быстро осознал свою ошибку и втянул голову в плечи, но гнев Мередитта обрушился не на него.
– Вон! – закричал сэр Юэн лежащим на кроватях подле Пимблтона. – Всех вон! Все брысь!
Пимблтон дернулся и попытался приподняться – ему не был виден кричащий человек, но он узнал голос и испугался. Человек с ампутированными пальцами задумался, посмотрел на трость с широким набалдашником в нервно подрагивающих руках Мередитта, полежал с полминуты, глядя в потолок, а затем вскочил и заковылял в коридор. Пара швов на его ноге при ходьбе лопнула, и от порога он уже оставлял сукровичный след. Лежащие на других койках, те, кто еще был в состоянии, тоже стали подниматься. Мередитт повернулся к ним спиной и приблизился к койке Пимблтона.
– Ты поступил верно, что не стал называть имя при посторонних, – сказал сэр Юэн и ласково оскалился. – Ты хороший слуга, Пимблтон. А теперь, когда они все выйдут, мы поговорим.
Еще двое по стенке добрались до двери. Пимблтон приподнялся, в панике глядя, как они уходят, набрал в осколки груди больше воздуха и крикнул:
– Сэр Саймон!
Из больницы сэр Юэн вышел зеленый от гнева и шел, отмахивая тростью, так быстро, что даже более высокий, чем он, Койн, едва поспевал бегом. Мередитт остановился только для того, чтобы окликнуть трудника.
– Вот те гинея, - сказал Мередитт, - у вас лежит мой Пимблтон с жуткой гнойной раной вот здесь. Мучается – смотреть нельзя. Придави его слегка подушкой – жалко же.
Трудник побежал исполнять, а Койн, оглядываясь на него, тронул Мередитта за рукав.
- Милорд… - пробормотал он. – Вы бы… могли отдать эти деньги мне.
- Н-да? – поднял бровь Мередитт и сделал знак рукой труднику: а ну-ка вернись. Койн немного побледнел.
- Нет-нет, - сказал он. – Теперь уж в какой-нибудь другой раз. Теперь неловко.

Мастер из Хайлигенкройца. Умирающий отдает душу Богу

@темы: Длительное убийство лорда Финдли